Парашютный десант в тыл врага
В декабре 1941 года 4-й воздушно-десантный корпус (8-я, 9-я и 214-я воздушно-десантные бригады) базировался под Москвой и готовился к предстоящей десантной операции: Ставка Верховного Главнокомандования, стремясь завершить окружение противника, решила выбросить в его тылу крупный парашютный десант с задачей перерезать железную дорогу и автостраду Москва — Минск, не допустить подхода резервов врага с запада и отхода его войск из района Вязьмы. Десантные части должны были также содействовать войскам, наступающим с севера и юго-запада.

Сбор высадившихся парашютистов закончился 23 февраля 1942 года. Всего в двух бригадах насчитывалось семь тысяч пятнадцать человек.

Воздушно-десантный корпус должен был наступать навстречу 50-й армии генерала Болдина и помочь ей прорвать оборону гитлеровцев. Перед 50-й армией стояла задача продвинуться вперед и захватить Вязьму.

Начав наступление 25 февраля, десантники добились заметных успехов. За трое суток они с боями овладели населенными пунктами Ключи, Дерговочная, Татьяниха и Жердовка. Через некоторое время нескольким разведгруппам 9-й воздушно-десантной бригады удалось пробраться через Варшавское шоссе и установить связь с частями 50-й армии.

Первая боевая награда
Корпус продолжал действовать в тылу фашистов до конца июня 1942 г. и за это время уничтожил сотни гитлеровских солдат и офицеров, большое количество боевой техники.

В ходе боев в июне 1942 г. Осин Николай Сергеевич получил ранение в ногу.

За участие в Вяземской воздушно-десантной операции ефрейтор Осин Николай Сергеевич был награжден медалью «За отвагу».

Победу встретил в Польше
После лечения в госпитале Николай Сергеевич Осин продолжал воевать с фашистами, но уже на 1-ом Украинском фронте. Последствия ранения сказывались, и он стал водителем «Виллиса» роты Управления 242-ой танковой бригады 31-го танкового корпуса. Участвовал в боях за Львов. Обеспечивал связь между батальонами, ежеминутно рискуя жизнью под артиллерийским огнем, передавал приказы, спасал раненых товарищей. За мужество, проявленное в бою, старший сержант Осин Николай Сергеевич был представлен к Ордену Красной Звезды.

Великую Победу встретил в Польше.

Максим Осин,
Москва

Москва прифронтовая

Повзрослел за один день
Весной 1941 года я окончил второй класс средней школы № 168, размещавшейся на Пушкинской улице, 28 (ныне Б. Дмитровка). С родителями жил в центре Москвы, в Дмитровском переулке. Отец работал главным энергетиком завода № 132 наркомата авиационной промышленности (Бутырская ул., 46), мама - в школе.
В начале июня меня отправили в пионерский лагерь в подмосковное Дорохово. Его обустроили в бывшей церкви и других её зданиях, что на левом берегу Москва-реки. Всё было хорошо: дети отдыхали, играли, занимались спортом, ходили за земляникой в лес и на крутой берег реки…
И вот 23 июня начальник лагеря у клуба собрал всех и стал читать сообщение наркома иностранных дел В.М. Молотова о нападении немецких войск на нашу страну. Женщины, стоявшие справа и слева, начали всхлипывать, потихоньку плакать, затем, никого не стесняясь, рыдать. От родителей и взрослых слышал, что слово «война» нехорошее, плохое слово. Но сейчас, видя, что женщины, судорожно закрывая лицо руками, плачут навзрыд, понял, что это слово страшнее страшного, абсолютно всем несущее горе, разрушение городов, гибель сотен тысяч, миллионов людей, своих близких, друзей… Я повзрослел за один день.

Линия фронта приблизилась к столице
Через два дня за нами приехали грузовики. Забрали всех, захватили и запас продуктов: мешки с крупой, мукой, сахаром, консервы… Начальник лагеря закрыл все помещения. Последним со стены столовой он снял почтовый ящик и дал команду на отъезд. Выехали на Минское шоссе, оно оказалось пустым. Практически ни одной встречной и попутной машины. Мне это показалось зловещим и угрожающим…
Никто не предполагал, что линия фронта будет так стремительно приближаться к Москве. Мужское население уходило на фронт, женское - сооружало оборонительные заграждения на западных подступах к столице.
Недалеко от завода, где работал отец, в конце Бутырской улицы за домом № 86 протекал ручей. На косогоре стоял частный деревянный дом и при нём огород корейской семьи. Рядом с их забором отец с сослуживцем через неделю после начала войны вскопал клочок земли и посадил кормовую свёклу, которая уже в сентябре дала урожай. Так что зиму мы не бедствовали, а из ботвы ещё готовили щи и салаты. В 1944 году здесь потерпел катастрофу самолёт Ли-2, шедший на посадку на Центральный аэродром. Погибла Николаева К.И., секретарь ВЦСПС.

Мы, подростки, помогали армии
Нас, подростков, начали возить к Савеловскому вокзалу, где стояли новые мотоциклы с колясками. На двоих давали ведёрко с зелёной краской, по кисточке и мы приступали к делу. За этот труд нас «угощали» маленьким ломтиком чёрного хлеба, сверху намазанным повидлом. За то же угощение летом с 1942 по 1944 год мы помогали подмосковным колхозам пропалывать морковь и свёклу. Нас ставили на меже, показывали на вылезшие из земли их ростки — не трогать, а остальное, что слева и справа, выдёргивать и сбрасывать в межу. И так до леса, верхушки которого были еле видны.
В сентябре школы не открылись. Не открылись они ни зимой и ни весной. Этот учебный год для московских школьников пропал. Но моя школа начала работать. Однако вместо уроков нам давали листы заготовок почтовых конвертов, мы их по нужным линиям сгибали, склеивали и готовые конверты отдавали учителю. Заготовки закончились быстро, и школа закрылась. Нас снова стали возить на покраску мотоциклов. А маму после окопов и рвов направили на сбор сусального золота со стен и архитектурных украшений зрительного зала Большого театра Союза ССР (тогда такое название носил главный театр страны).

Вражеские налеты на Москву
Первый, массированный, самый страшный налёт на Москву немецкая авиация провела ровно через месяц — 21 июля, в 10 часов вечера. Он продолжался пять с половиной часов. На столицу с трёх направлений на высотах от двух до четырёх тысяч метров с полной боевой нагрузкой шло 250 бомбардировщиков Ju-87, Ju-88, Не-111. Они намеревались выполнить директиву Гитлера – превратить Москву в груду развалин, сравнять её с землёй, первым же ударом провести психологическую атаку, деморализовать оборону города и его население.
На дальних подступах к столице была поднята истребительная авиация. Во всех зонах завязались жестокие воздушные бои. У Москвы их встретил беспрерывный огонь зенитных батарей. Такого сопротивления бомбардировщики не ожидали, стали менять курс, сбрасывать бомбовый груз куда попало, лишь бы от него освободиться и уходить в темноту. Прорвалось девять самолётов, но городу они причинили серьёзный ущерб.
Первая фугасная бомба попала в жилой дом на Ленинградском шоссе. Там же на пересечении с Беговой улицей в лучах прожекторов падали горящие обломки Юнкерса. Бомба упала у Исторического музея – у угловой Арсенальной башни. На улице 25 Октября (ныне Никольская ул.) на многоэтажный дом, 6, упал сбитый зенитчиками бомбардировщик с зажигательными бомбами, разлетевшимися в радиусе до ста метров. Возник пожар, к утру он был потушен.
Одна из бомб разрушила фасадную часть и вход в школу № 120 (Трёхпрудный пер., 4). До войны в ней работала мама. Утром мы с ней пришли к ещё дымящимся руинам и узнали, что все учителя, дежурившие на крыше и чердаке, погибли. После войны на этом месте возвели пятиэтажное здание, пристроив его к оставшейся части четырёхэтажного типового краснокирпичного здания школы.
В следующую ночь – новый налёт. Из 125 самолётов прорвались единицы. И вновь жертвы.
Налёты вражеской авиации стали практически ежедневными, иногда по два, три раза за вечер и ночь. Заблаговременно по городскому радио и через репродукторы, установленные на крышах домов, слышался голос диктора: «Граждане, воздушная тревога!».

По законам военного времени
В городе ввели строжайшую систему светомаскировки. Не горели кремлёвские звёзды. полностью отключалось уличное освещение, транспорт фары не зажигал или их плотно заклеивали чёрной бумагой, оставляя узкий вертикальный просвет через который проходил синий свет от установленной в ней лампы. Отмечу, что грузовыми автомобилями и даже с газогенераторными установками, управляли женщины. Окна домов были плотно завешены. Москва погружалась в темноту. За соблюдением правил светомаскировки организовали самое серьезнейшее наблюдение. Любое отклонение строго наказывалось по закону военного времени.
На улицах дежурили военные патрули, милиция, санитарные посты, пожарные команды. Где бы ни застал прохожего завывающий сигнал сирены, следовавший после слов диктора, он беспрекословно был обязан спуститься в укрытие — в бомбоубежище, оборудованное в подвале близлежащего дома. Улицы моментально перекрывались людьми в военной форме с красными повязками на рукавах. Наземный транспорт останавливался там, где его заставал сигнал тревоги. В течение 15-20 минут город как бы вымирал - становился пустым.
Напряжение в электросети было слабым - вполнакала. Когда не было и его, мастерили коптилку: тонкий фитилёк опускали в стаканчик с машинным маслом и поджигали его. С трудом можно было даже и читать.

Продовольственные карточки
На продовольствие ввели карточки: на хлеб, крупу, масло, сахар. Потом название двух последних продуктов заменили на жиры и углеводы, так как часто выдавали не масло, а комбижир, не сахарный песок, а мармелад или пастилу. Когда получали сахарный песок, то его с небольшим количеством воды варили, затем густую патоку выливали в плоскую тарелку. В ней она застывала в большой леденец, называвшийся «постным» сахаром. Потом его кололи на маленькие кусочки и вприкуску с одним из них пили чай или кипяток.
Карточка на хлеб представляла собой горизонтальный лист А4, разделённый вертикальными линиями на три равные части (декады). Верхняя часть каждой декады – это корешок, от него вниз были напечатаны талоны на каждый день декады в обратном порядке: от 10 до 1, от 20 до 11, от 30 или 31 до 21.
Карточку надо было «прикрепить» к любому магазину – на обратной стороне каждого корешка поставить его штамп, что означало: магазин данную карточку «прикрепил» к себе. И только в нём можно было «отовариться» (так тогда говорили). Дома её разрезали по декадам и с одной из них ходили в магазин. Талон действовал на тот день, который на нём был указан или на день вперёд. Оторванные и просроченные талоны не отоваривались, потерянные карточки не возобновлялись.
Продавец от карточки с корешком со штампом магазина отрезал талон и выдавал нужный вес чёрного хлеба. Установили его норму в день: иждивенцы - 300, дети - 400, служащие - 500, рабочие - 600, рабочие оборонных заводов - 800 граммов. Для каждой категории граждан карточки были разного цвета. К слову, карточную систему отменили 15 декабря 1947 года в связи с проведением денежной реформы.

Самыми дефицитными были спички, соль и мыло
До сегодняшних дней не могу понять, как мама практически из ничего хоть что-то могла приготовить. Бывало и такое, что без завтрака заставляла лежать в постели до обеда. У нас был примус, с помощью денатурата его надо было ещё уметь и разжечь, она и меня научила это делать. Соседи пищу готовили на высоких двухфетильных и низких трёхфетильных керосинках. Работал примус довольно шумно, но на нём всё готовилось гораздо быстрее, чем на керосинках. В нашем доме проживало свыше восьмидесяти семей, удивляюсь, не было ни пожара, ни единого возгорания. После сооружения первого в СССР магистрального газопровода Саратов – Москва газ и отопление в наш дом пришли в 1947 году, ко дню 800-летия столицы.
Выдавали ещё талон на кусок хозяйственного мыла на человека в полгода. Частично эта проблема решалась: к билету в баню бесплатно выдавали кусочек мыла (20 граммов) и никто не стыдился забирать свои обмылки домой.
Кроме мыла, самыми дефицитными были спички и соль, на них талоны выдавали эпизодически. Курильщики стали прикуривать свои «козьи ножки» (махорка, завёрнутая в газету) на ходу друг у друга. Экономя спички, москвичи научились добывать огонь ударами куском металла о кремень, подложив под него фитиль. Наша затея выделить соль из древесной золы не удалась.

Аэростатные заграждения
Чтобы лишить прорвавшихся сквозь оборонительные зоны бомбардировщиков прицельного бомбометания на бульварах и площадях разместили дивизионы аэростатного заграждения: за памятником Пушкину в начале Тверского бульвара, в его конце у памятника К.А. Тимирязеву, на пересечении Пушкинской улицы со Страстным бульваром, на площади Революции...
Каждым вечером на четырёхкилометровую высоту на тросах поднимали более 120 аэростатов. Семь самолётов противника натолкнулись на тросы и упали на город. Немецкие лётчики стали забираться выше и сбрасывали осветительные бомбы, падавшие маленькими светящимися точками. У земли их парашюты раскрывались, магний вспыхивал. Становилось светло, как в ясную лунную ночь. Их тут же расстреливали из всех видов оружия. И вновь наступала кромешная темнота. Кроме того, площади города художники расписали под крыши домов. В ночном небе фашистским пилотам ориентироваться было практически невозможно.
Москвичи, жившее в центре, в том числе мы с мамой, пару раз занимали очередь у входа в метро на станцию «Охотный ряд» (напротив Дома Союзов). Движение поездов заканчивалось в шесть часов вечера и открывался вход для «беженцев». На раскладушках, матрацах, разложенных на полу платформы, сиденьях вагонов поездов, стоявших с открытыми дверями, размещали детей. Маме удавалось устраивать меня спать сидя в вагоне, а сама до утра стояла у него. Взрослое население по наклонному настилу направляли в тоннель. Естественно, электрическое напряжение снималось. Привыкнув к постоянным тревогам, и, понимая, что из сотен в Москву прорвутся единичные самолёты немцев, мы перестали ходить в метро. Стали оставаться ночевать с отцом дома.
Всю информацию москвичи получали исключительно по городской радиотрансляционной сети (радиоточке). Радиоприёмники прямого усиления СИ-235 (называли «сиколка»), супергетеродин 6Н-1 («шестёрка») и радиола СВД-9 должны были сдать на хранение государству. После окончания войны их владельцы получали свои радиоприёмники обратно или денежную компенсацию вместо них.

Первый таран в воздушном бою над Москвой
В ночь с 6 на 7 августа 1941 года лётчик Виктор Талалихин, как тогда писали, совершил первый в истории мировой авиации ночной таран, сбив бомбардировщик Не-111. Истратив боекомплект, будучи раненым ответным огнём фашистского пилота в правую руку, он направил свой И-16 на уходящий Хейнкель. Его обломки для всеобщего обозрения были выставлены на площади Свердлова, на том месте, где сегодня мы видим памятник Карлу Марксу (тогда вся площадь была заасфальтирована), а рядом с ними - портрет пилота и Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении В.В. Талалихину звания Героя Советского Союза. После излечения он уничтожил ещё пять самолётов, в том числе два Мессершмитта в последнем своём бою 27 октября 1941 года. Позже на этой же площади за фонтаном, ближе к музею В.И. Ленина, выложили обломки другого бомбардировщика Ju-88.
По другой версии считается, что в действительности первый ночной таран 29 июля 1941года совершил Пётр Еремеев, которому 21 сентября 1995 года было присвоено звание Героя России (посмертно). Он уничтожил два самолёта противника, погиб в воздушном бою 2 октября 1941 года.

Враг у ворот столицы
После ночных налётов вражеских бомбардировщиков на Москву утром я ходил по соседним дворам, по пожарным лестницам поднимался на крыши домов, собирал разные осколки, попадались и головки от снарядов. Их много застревало в кровельном железе крыш. Часть удавалось выдернуть. На другие сил не хватало. Крыши московских домов вскоре стали дырявыми.
Но главные испытания не только для москвичей, но и для всей страны были впереди. Шедшая на Москву группа армий «Центр» объединяла более 60 процентов всех немецких войск, вторгшихся на территорию Советского Союза. Смоленское сражение задержало их на два месяца, а под Вязьмой ещё на две недели.
Дорога на столицу практически осталась без прикрытия. В сентябре 1941 года город стал прифронтовым. На площадях и крышах высоких домов, в том числе гостиницы «Москва», установили сотни зенитных орудий и крупнокалиберных пулемётов. Улицы перекрыли противотанковыми ежами и мешками с песком.
В октябре нашим войскам пришлось оставить: 5-го числа Юхнов, 6-го Брянск, 13-го Калугу, 14-го Калинин (ныне Тверь), 15-го Боровск и Верею. Немецкие войска прорвали нашу оборону, дивизии врага двигались уже по Московской области.
Ранним утром 16 октября 1941 года вооружённые пулемётами пять мотоциклов с колясками стремительно помчались по Ленинградскому шоссе. У Химок на старом мосту через канал Москва - Волга два экипажа танками были уничтожены, а другие три по его пешеходной дорожке, скрываясь за фермами моста, проскочили. Вот уже водный стадион «Динамо», впереди Сокол. И здесь взводом подоспевшей мотопехоты они были расстреляны. До центра столицы рукой подать, порядка полутора десятка километров. Это была психологическая авантюра смертников, выполнявших приказ Гитлера. Их лихой прорыв показывал, что немцы вступили на территорию Москвы.
В то утро двери метрополитена не открылись, значительное число маршрутов трамваев и троллейбусов было отменено. Фабрики и заводы также оказались закрытыми. Госучреждения, в том числе Большой театр, мосты начали минировать. Документация уничтожалась. Уже шёл демонтаж эскалаторов подземки, снималось электрооборудование. Носивший имя наркома Л.М. Кагановича столичный метрополитен готовили к разрушению. В истории московского метро это был единственный день, когда оно не работало.
По радио никакой информации, магазины закрыты, отоварить карточки невозможно. Пошли слухи о сдаче Москвы. У людей гнетущее, подавленное настроение. Никто не знал, что происходит и что может произойти в ближайшие дни. Понимали, что положение стало угрожающим.
В городе началась паника. Бросали всё. С чемоданами, тюками, мешками люди двинулись на восток, кто, как и на чём попало. Вокзалы забиты народом. Редкие электрички ходили на паровой тяге, во многих местах контактная сеть срезана – медь пошла на заводы. Некоторые считали, что это вредительство, однако в условиях, когда решалась судьба не только Москвы, но и страны, такое решение было оправданным.
Ряд чиновников госучреждений, директора предприятий и магазинов с продуктами на машинах бросились в бегство. Дороги успели перекрыть и поставить заслоны, там их задерживали, арестовывали, предавали суду и направляли в штрафные батальоны. Тех, кто сумел проскочить, ловили в других городах, их участь была такой же. Но были работники магазинов, которые, напротив, открывали их и все оставшиеся запасы населению разрешали забирать бесплатно. Город опустел. Уголовный мир начал грабить закрытые магазины и брошенные квартиры. Это может понять только тот, кто тогда видел и пережил ту страшную ситуацию.
Сталин приказал немедленно восстановить движение всех видов транспорта и порядок в городе. В тот же день в пять часов вечера по линии от «Сокольников» до «Парка культуры» пошли первые поезда. Линия от «Площади Свердлова» (ныне «Театральная») до «Сокола» начала работу на следующий день, а от «Улицы Коминтерна» (позже «Имени Коминтерна», «Калининская», «Воздвиженка», ныне «Александровский сад») по метромосту до «Киевской» была законсервирована. В соответствии с законом военного времени надлежащий порядок в столице был восстановлен за полтора дня.

Город на осадном положении
Эвакуация населения началась в августе, но её активный период наступил с 16 октября: в первую очередь это иностранные посольства, госучреждения, Генштаб. Фабрики, заводы с оборудованием и рабочим персоналом отправляли в тыл страны. Оставшиеся предприятия работали в обычном режиме, выпуская для фронта нужную продукцию.
Но 18 октября обстановка усложнилась до предела: наши войска оставили Волоколамск и Можайск. На следующий день Государственный Комитет Обороны принял решение о введении в Москве помимо военного положения ещё и осадного положения: «С 20 октября категорически запрещается всякое уличное движение (людей и транспорта) с 12 ночи до 5 утра. Нарушителей порядка немедленно привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага расстреливать на месте».
В эти дни в Москве было сформировано четыре дивизии, к ним присоединились только что прибывшие первые полки из Сибири. И больше немцы к столице не приблизились. В обороне Москвы четыре прошедших дня были самыми тревожными и напряжёнными.
И вдруг на низкой высоте над нашим домом пролетел одиночный самолёт. Воздушной тревоги не объявляли. Это была немецкая уловка: расчёт на удачу лётчика-смертника. Случилось это 28 октября, около четырёх-пяти часов дня. Пилот прорвавшегося самолёта метил в Центральный телеграф, но бомба попала на осевую линию улицы, напротив него и диетического магазина на противоположной стороне улицы Горького, 4. У его входа стояла очередь москвичей. От взрывной волны, осколков фугаса и разбитых стекол окон магазина и верхних этажей дома погибло несколько десятков человек. Добавлю, что все стёкла окон домов по обеим сторонам улицы были выбиты. Мне, десятилетнему мальчишке, от своего дома до телеграфа пробежать было чуть более двухсот метров. На следующий день воронку от взрыва засыпали и заасфальтировали. Эта квадратная заплатка оставалась вплоть до 1947 года – 800-летнего юбилея Москвы.

Москвичи поверили, что столицу не сдадут врагу
И вот ещё об одном случае. Днём я гулял на заднем дворе нашего дома, где вокруг низкие двухэтажные дома. Обзор неба очень большой. И вот со стороны Петровки на малой высоте появились два немецких истребителя. Вдруг они неожиданно практически на одном месте развернулись и полетели обратно. В ту же секунду со стороны Пушкинской улицы три наших самолёта, бросились им вдогонку, стреляя из своих пушек. Не предполагал, что авиационное оружие производит такой оглушительный звук, было очень громко. Что произошло дальше, не знаю.
Где-то в этих числах тяжёлый фугас полностью уничтожил одноэтажную часть комплекса Второго дома Союзов, позже ресторан гостиницы «Будапешт», ныне клуб «Аurоrа» (Петровские линии, 2), его развалины лежали до окончания войны. Три лёгкие бомбы угодили в перекрестие Петровки с Петровскими линиями, Пушкинской улицы со Столешниковым переулком и в сам переулок у стыка домов 9 и 11, однако все они не взорвались. Говорили, что немецкие антифашисты наполнили их песком.
Немцы готовились к решительному налёту 7 ноября, но ночью выпал первый снег, низкая облачность не позволила им это осуществить, а в 8 часов утра на Красной площади Сталин провёл парад войск, вживую транслировавшийся по городскому радио. Люди воспрянули духом, стали улыбаться, поверили, что Москву не сдадут. Снег не растаял до весны – наступила суровая зима.

Голодали не только люди, но и птицы
Кататься на лыжах я приходил в Александровский сад и всякий раз под деревьями видел до двух десятков падших ворон, скорее всего, погибших не от холода, а от голода, так как пищевых отходов им было в столице не найти.
И ещё. В дома с центральным отоплением тепло не подавалось, а с печным, как было у нас, каждая семья во дворе для дров имела свой сарай. На зимний сезон выдавали талон на три полена (0,5 кубометра). На моих санках мы с мамой привозили их с Трифоновской улицы, что у Ржевского (ныне Рижский) вокзала. Там был дровяной склад. Мы их пилили, кололи и под замком хранили в сарае. А на улицах, бульварах, дворах - ни доски, ни палки, ни щепки.
Налёты продолжились, но после нашего наступления 6 декабря массированные воздушные налеты на Москву практически прекратились. Немецкое командование перешло к налётам небольших групп или одиночных двухфюзеляжных самолётов-разведчиков Fw-189 («рама»). Они летали в ясную погоду на очень больших высотах, так что за ними чётко были видны белые быстро исчезающие инверсионные следы. Артиллерия обстреливала, но не сбивала, чтобы их обломки не падали на город - чёрные дымки разрывов от зенитных снарядов появлялись сзади самолётов. В подмосковном небе с ними расправлялись наши истребители. Последний массированный налёт немцами был предпринят 3 августа. На Москву шло 15 бомбардировщиков. Ни один из них до цели не дошёл. Под утро радио сообщило: «Угроза воздушного нападения миновала. Отбой».
Весной 1942 года мама три раза получала талоны на пять килограммов замороженного репчатого лука. Это было несказанное лакомство. Не скрою, варёный лук и сегодня для меня - удовольствие.
В Фирсановке заводу, где работал папа, выделили вспаханное поле. Колышками его разметили на крохотные квадраты, на одном из них мы сажали картошку.
На улицах появились люди, трудно поверить, в обуви на деревянной подошве, однако из-за своей непрактичности она не прижилась, в частности, подмётка быстро и неравномерно изнашивалась.
В летние месяцы по дворам с мешком через плечо ходили старьёвщики, скупавшие за бесценок вполне приличные ношеные вещи для их продажи в сельской местности. Ходили и точильщики с переносным станком и вращающимся брусом от ножного привода, обращаясь к жильцам: «Точу ножи, ножницы, бритвы правлю». Фотографы нас тоже не забывали, делали групповые съёмки детей первой советской камерой «Фотокор» со стеклянными пластинками 9х12 сантиметров.

Победные салюты Москвы
Через год столица начала отсчёт нашим победным салютам. Первым 5 августа 1943 года Москва отпраздновала освобождение Орла и Белгорода, вторым 23 августа - освобождение Харькова. В вечернее небо с крыш многоэтажных домов взметнулись сотни ракет из обычных армейских ракетниц. Но главное было в другом. Над площадями Свердлова и Революции цветные нити трассирующих пуль, летевших со всех сторон, в течение более чем десяти минут образовали гигантский светящийся купол или шатёр. Боевые пулемёты грохотали, как на передовой. Следующим утром у себя в переулке, его дворах и на крышах домов я нашёл свыше сотни стреляных пуль. Хорошо, что эти пули никого не задели, а ведь в других местах были и раненые ими. Такого салюта больше не повторяли, так как это было далеко небезопасно.
Ещё через год, 17 июля 1944 года в 10 часов утра по радио сообщили, что по Садовому кольцу проведут пленных немцев. Мы с мамой прошли по Большому Каретному и встали на кольце практически напротив современного Центрального театра кукол имени С.В. Образцова. Когда пошли первые колонны, то впереди них шла небольшая (30, может, 40 человек) группа военнопленных по цвету формы отличающаяся от остальных солдатских «коробок». Это были в тёмно-зелёных мундирах генералы и полковники при погонах и наградах. Со всех сторон их вплотную без просветов охраняли наши солдаты. Не слышал, чтобы из людей, плотно стоявших по обеим сторонам улицы, кто-либо в адрес пленных произносил или выкрикивал непристойные слова. Все стояли молча.
К этому времени из США в СССР стала поступать гуманитарная помощь. Талоны выдавали на взрослых и детей. Маме досталось два талона на детские брюки с молниями. Это было не привычно. Ни у кого из моих друзей таких брюк не было. Втайне они мне завидовали.

Этот день мы приближали, как могли
Однако самый грандиозный салют был 9 мая 1945 года - 30 залпов из 1000 орудий...
В четыре часа утра (радиоточку ночью москвичи не отключали) мама меня разбудила и кричит: «Война закончилась!». Я быстро оделся, выбежал на Пушкинскую улицу, на ней ни души, бегу вниз до Дома Союзов, между гостиницей «Москва» и Домом Совнаркома стайка девушек подбежала к парню в военной форме и пыталась его качать. Он отказывался. Всё равно они добились своего - качали, обнимали, целовали, от счастья плакали…
На Красной площади не больше двух десятков человек, к десяти часам она заполнилась вся. На лицах москвичей улыбки, все друг друга поздравляли, обнимались, по всей площади слышались возгласы: «Сталин, победа, ура!». В толпе увидел американца из посольства, тогда располагавшегося на Манежной площади. Он, как и мы, неподдельно радовался.
Вечером высоко в ночном небе по кругу летали самолёты, выстреливая тысячи ракет, образовывавших верхний светящийся пояс. С нижним он соединялся сотней прожекторных нитей, освещавших поднятый вверх развивающийся на ветру большой портрет Сталина, герб и флаг победившей страны. Одновременно с перерывом примерно в две минуты прожекторы меняли угол направления светового луча и все вместе фиксировали его. Каждый раз появлялась новая красочная картина, встречавшаяся восторженными возгласами от счастья плакавших москвичей, сверх предела заполнивших центральные площади столицы. Тот день был Днем нашего всенародного торжества и всеобщего ликования, который в моей памяти не забудется, не изгладится никогда.

Всеволод Чубуков,
Москва

Мой дедушка расписался на Рейхстаге

Мой дедушка Иван Алексеевич Морозов родился 13 ноября 1920 года в деревне Рюмино Рязанской области в семье крестьянина. Окончил семь классов. В 1938 году переехал в Москву, где работал на оборонном заводе до 1941 года. Когда началась война, в октябре 1941 года, имея бронь, добровольцем ушел на фронт.

С мая по декабрь 1942 года дедушка воевал на Центральном фронте, был командиром отделения связи. Во время формирования минометных частей в Москве защищал столицу.

В декабре 1942 года его часть была переведена на Ленинградский фронт, где дедушка воевал до февраля 1944 года. Затем он участвовал в освобождении Беларуси в составе 2 Белорусского фронта под командованием маршала К.К. Рокоссовского, Прибалтики и Польши, городов Восточной Пруссии (Германия). Принимал участие при взятии Берлина. Расписался на Рейхстаге.

Иван Алексеевич во время войны был ранен, контужен. Имеет 21 медаль, орден Отечественной войны 1 степени, благодарность Верховного главнокомандующего за оборону Ленинграда.

После войны дедушка вернулся в Москву, работал в Центральном хранилище Государственного банка СССР.

* * *

Моя бабушка Александра Николаевна Морозова в годы войны, будучи учащейся 10 класса, в 40-градусные морозы рыла противотанковые рвы при обороне Москвы. Награждена медалью «За самоотверженный труд в Великой Отечественной Войне».

* * *

Моя прабабушка Клавдия Владимировна Архангельская - заслуженный учитель РСФСР. Награждена Орденом Ленина и медалью «За самоотверженный труд в Великой Отечественной Войне», в 40-градусные морозы рыла противотанковые рвы при обороне Москвы.

После женитьбы в 1947 году дедушка с бабушкой переехали в Беларусь, где до сих пор живет моя бабушка.

В 1967 году по состоянию здоровья дедушка ушел на пенсию. В армии прослужил 28 лет.

У дедушки и бабушки трое детей, 5 внуков и 6 правнуков. Любимым праздником дедушки был День Победы. Мы всегда собираемся своей большой семьей в этот день. Дедушка умер 9 мая 2002 года. Моей бабушке в этом году исполнится 97 лет. Она до сих пор вспоминает те тяжелые годы и рассказывает правнукам о герое-прадедушке.

Ольга Игнатович,
Москва

Чтобы помнили...

Предисловие
Моей бабушке Русиной Фаине Игнатьевне 95 лет. Несколько лет назад бабушка написала книгу о том, как её угоняли немцы в чужую страну. Книга для будущего поколения, чтобы помнили…
Желаю своей бабушке здоровья и счастья!
Ольга Меренкова,
Нижегородская область

Угнанное детство (фрагменты из книги)
Первые годы войны
Грустно на душе, когда вспоминаешь тяжелые дни войны. Великая Отечественная война началась в июне 1941 года. Это было воскресенье, 22 июня, когда верхом на лошади бригадир колхоза объезжал улицы, поля и кричал: «Люди, война!». Все бросали свои рабочие места и бежали домой. В тот же день начали приносить повестки с требованиями явиться в военкомат.

Женщины и дети плакали, кричали, провожая своих мужей, отцов и братьев на эту бойню. В этом же году, 5 октября, фашисты уже хозяйничали в нашей Курской области, в том числе и в нашей деревне.
Страшно вспоминать…Немцы забивали по дворам скот, птицу, лазили по сундукам, брали теплые вещи, готовились к холодной и снежной русской зиме. В постоянном страхе прожили так до лета 1942 года. А в июле начали угонять детей, в том числе и меня, в Германию. Накануне, 12 июля, был большой праздник – Петров день… В то время мой отец имел пасеку и качал мед. Он поручил мне разнести по стаканчику мёда в те дома, где дети остались без отцов. А на следующий день, 13 июля 1942 года, немцы приказали явиться детям на центральную площадь. Родители могли проводить своих деток только до конца улицы. Это было жуткое зрелище…Мы плакали, кричали, родители тоже не могли сдержать рыданья. Русские полицаи, которые служили немцам, повели нас пешком 30 километров до станции Коренево. Прямо на станции всех стали тщательно осматривать на наличие заболеваний, внимательно смотрели кожу на всём теле, голову. Боялись, чтобы мы не заразили немецкий народ. Поэтому, у кого находили признаки каких-либо заболеваний – отправляли домой. Мы им завидовали…

После тщательного осмотра, нас поместили в телячий вагон, так назывались товарные вагоны, на полу которых была брошена солома, а окошком для поступления воздуха служило маленькое отверстие высоко под потолком. В этих вагонах нас и повезли в Германию.

Жизнь на чужбине
Привезли нас в областной город Хемниц Саксонского региона Германии. На две недели разместили на бирже, в огромном помещении, где не было никакой мебели, поэтому спать приходилось на полу. По прошествии двух недель всех вывели во двор и приказали выставить вперед руки. Осматривали и делили нас на две колонны. Ничего не объяснив, сажали в грузовики и увозили в разные стороны. Позже поняли, что у тех, кто работал в мирное время в деревнях, руки были в мозолях, натруженные. Их отправляли на сельские работы, а мы, дети, с ещё нежными ладошками, попадали на фабрику с вредным производством.

Нашу группу детей привезли в барак рабочего лагеря. Комната, небольшое помещение, вмешала 16 человек. Для нас были приготовлены двухъярусные кровати, стол и печка-буржуйка, которую мы топили по очереди углем. На кроватях лежали матрацы, набитые стружкой, серые довольно поношенные одеяла, подушек и простыней не было.

Кормили на выживание, очень жесткая «диета», суп из брюквы (овощ, похожий на репу) утром и вечером, кусочек хлеба 150 граммов на весь день, чай с солью.

Рабочий день начинался в 6 утра и длился 12 часов. Нас водили строем. Через проходную фабрики пропускали по четыре человека, всегда в сопровождении полицаев. Вместе с нами работали французы и немцы. Среди них были сочувствующие нам, очень добрые люди. Как мы понимали, производство было вредным для здоровья, поэтому немкам каждый день давали молоко, а нам слегка желтоватую водичку. Часто свою порцию вкусного молока нам тайно отдавала немка по имени Фрида, жалела нас, детей. Мы, конечно, голодные и ослабленные, были ей за это очень благодарны.

Но таких чутких и добрых людей было очень мало. В основном, отношение к нам со стороны надсмотрщиков было ужасное. Обращались к нам russische Schweine, что значит, русские свиньи. Переводчик, немец 84 лет, всегда ходил в шляпе, с тростью, на руке у него был перстень с большим камнем. Он неплохо говорил по-русски, из чего мы сделали вывод, что это бывший шпион, который жил в Советском Союзе. К нам он обращался «милый мой» и просил петь песню «Вольга-Вольга». В таких условиях мы просуществовали до середины апреля 1945 года.

Побег из лагеря
К этому времени, наши войска приближались к Германии, у нас не было никакой информации, но мы это поняли, когда нас в спешке начали вывозить с фабрики в неизвестном направлении. Мы с моей двоюродной сестрой, которая была старше на два года, решили, пользуясь неразберихой и хаосом на фабрике, убежать в лес. Рисковали очень сильно. Было страшно, но решились на этот отчаянный шаг. Ночевали в лесу. К нам подходили дикие козочки, обнюхивали нас, были смирными, не боялись нас. А утром решились пойти в близлежащую от леса деревню. Зина, так звали мою сестру, пошла в один дом, а я в другой. Понимали, что может быть опасно, но в лесу прожить бы тоже не смогли. Приняли нас неплохо. В доме жил старый хозяин с женой, их дочь Эльза 35 лет. Они сразу спросили, что могу делать: дою ли коров, работаю ли с землей. Я сказала, что выросла в деревне, приучена к любым делам. Лишь бы кормили. Мы так наголодались, что еда была лучшей оплатой за труд, о деньгах даже не думали. Еда и человеческое отношение к нам – вот что мы получили, работая в этих домах. Нам дали возможность жить в нормальных условиях. Мне была предоставлена комната на втором этаже.

У старика в доме работали ещё два наших солдата, пленных. Их приводили утром, а вечером охрана уводила.

Каждое утро дед стучал в дверь, кричал на немецком, что пора работать. По хозяйству помогала немецкая девочка лет 14-ти, которая ночевать уходила к себе домой.

Меня очень удивлял уклад жизни и обычаи в этой семье. Питание было строго по времени. Первый завтрак всегда в восемь утра, подавалась каша на снятом молоке, без жира. В 11 часов хозяйка приносила еду прямо на рабочее место, в поле. Это был обязательный кофе и хлеб со смальцем (это жир, вытопленный из сала). В два часа дня все садились обедать за один стол. Нас тоже всегда звали. На столе стояла большая фарфоровая супница. Я всегда помогала накрывать на стол, раскладывала приборы, затем половником разливала по тарелкам суп. Был и полдник с ужином. После работы на фабрике, я не могла никак насытиться. А в этой семье еда была очень сытная и вкусная, поэтому за три недели я набрала 14 килограммов.

День Победы
9 мая 1945 года для нас был самым обычным днем, пленные убирали за животными, я отбеливала 32 полотенца, расстелив их на лужайке. О Победе услышала, когда староста деревни ехал на велосипеде и кричал, что во всех домах надо вывесить белые флаги (простыни или полотенца). Когда сообщила нашим солдатам радостное известие, они пустились в пляс прямо в сарае…

Хозяин-старик сообщил нам, что Гитлер умер, они пойдут его поминать. В тот вечер за пленными солдатами охрана уже не пришла. Я прожила в доме до 11 мая, в этот день мне сообщили, что приказано всех русских отвезти в районный город Аннаберг-Буххольц, где базировалась наша часть. Старик отвез меня на лошади, дав в дорогу булку хлеба и кусок колбасы. Всю дорогу ехали молча, так и расстались.

Дорога домой
В воинской части нас накормили, посадили в вагоны для перевозки угля и повезли до границы с Чехословакией. Дальше железнодорожные пути были разрушены, поэтому пришлось идти пешком.

Дошли до Праги, где нас радушно встретили, накормили, а потом и проводили с любовью. До Польши ехали тоже в товарных вагонах. Но это уже был совсем другой путь…путь домой. В Польше наши военные разместили всех в казармах, где медики провели медицинский осмотр. В общей сложности прожили там 10 дней. Путей, отремонтированных не было, поэтому до Украины добирались пешком. В Киеве остановились на несколько дней, чтобы набраться сил перед последним решающим рывком.

Постепенно нас становилось всё меньше и меньше, люди возвращались к себе домой, в разные уголки родины, откуда несколько лет назад беспощадные фашисты угоняли их в Германию.

Физические силы покидали, но сила духа, вера в то, что встречусь со своими родными, помогали двигаться дальше. До своей деревни в Курской области я дошла 27 июня 1945 года.

Только задумайтесь, вывезли меня из деревни 13 июля 1942 года, а вернулась – 27 июня 1945 года. В течении трёх лет ни я, ни мои близкие ничего не знали друг о друге. Живы ли, здоровы ли?

Родная деревня
Когда вошла в свою родную деревню, поразилась, как тихо и безлюдно на улицах. Жители, вернувшиеся после войны, поднимали сельское хозяйство и животноводство. Многие работали в полях. Начиналась новая мирная жизнь. Около дома мне встретился сосед на костылях, это был двоюродный брат моего отца. Мы обнялись, поцеловались, молча постояли, поплакали. От него я и получила первые известия о своих близких и родных, узнала, кто вернулся с войны, а кого мы больше никогда не увидим. Родители были в поле, младшие братишки пасли скот. Я вошла в свой родной дом и меня окатило волной семейного уюта и душевного тепла. Дом, милый мой, родной. Как долго я шла к тебе, как часто снился ты мне. Я села на диван и слёзы ручьями потекли из глаз.

Скоро родители пришли с работы. Они встретили со слезами радости, долго стояли молча, крепко обнявшись. Мама приготовила вкусный обед: борщ и тушеную картошку из русской печки. Картошка была с румяной корочкой, такой вкусной, о которой я часто после брюквенной похлёбки мечтала. Мама сделала мою любимую глазунью (яичницу). Папа благодарил Бога, что я вернулась живой и здоровой. Он смотрел на меня, изучал изменения, произошедшие во внешности за столько лет, и повторял: «Какая ты у нас красивая!» Нас угоняли детьми, а домой возвращались повзрослевшими на целую жизнь.

Все были счастливы, что я вернулась...

Детские впечатления о войне врезались в память на всю жизнь
Мне было четыре года и девять месяцев, когда началась война. 22 июня 1941 года наша семья жила на Таганке на Большой Коммунистической улице. Отец работал диспетчером на заводе "Шарикоподшипник", мама была домохозяйкой. У были братья - старший восьми лет, младший трех лет и двоюродный брат - сын сестры мамы трех с половиной лет, который жил со своей матерью в отдельной комнате. У нас были общие кухня и коридор.

Я не помню день начала войны, но вспоминаю, как мой другой двоюродный брат Владимир Семичернов (ему сейчас 83 года, бывший минометчик, дошел до Берлина, оглох на войне) стоит у окна с моим отцом и они о чем-то разговаривают. Володя пришел попрощаться перед отправкой на фронт. Отцу было 37 лет и его еще не призвали. Но вскоре дошла очередь и до него. Он был отправлен на офицерские курсы под Солнечногорском, которые закончил лейтенантом, командиром взвода пулеметчиков.

Что запечатлелось в памяти?

Ночные бомбежки
Ночные бомбежки Москвы немецкой авиацией. Каждую ночь нас троих детей будила мама и мы с одеялами и подушками бежали через улицу в бомбоубежище. И это нужно было делать каждую ночь. Утром мы, дети, собирали на улице и во дворе осколки самой причудливой формы.

В конце концов мама перестала прятать нас по ночам в бомбоубежище. Во время налетов вражеских самолетов она прятала нас под старинным столом с толстой столешницей. Он стал нашим бомбоубежищем.

В октябре 1941 года в Москве началась паника в связи с приближением немцев. Народ стал уходить из Мос квы по Владимирской дороге на восток. Мама решила остаться дома. Ей было некуда и не на чем уйти с тремя детьми на руках. Мы остались жить на пустой улице. Таганская площадь была укреплена противотанковыми ежами. Рядом были вырыты траншеи.

Голод
Война была рядом. Вместе с ней пришли недоедание и голод. Я с благодарностью вспоминаю маму. Она сделала все, чтобы мы не умерли с голода. Она сдавала кровь в госпиталь, шила рубашки солдатам. Маленького роста, худая, она обладала сильной волей и жизнестойкостью. Дети для нее были всем. Она много раз спасала нас от смерти.

Однажды мама потеряла сознание в магазине, где получала за сданную кровь немного масла, сахара и белого хлеба. Она все отдавала нам, а сама голодала.

Вспоминаю одну ночь. На столе горит коптилка. Старший брат держит в руках немецкий кинжал. Мама стоит с листом капусты в руках и горько плачет. Мама, которая никогда не плакала. Видимо, этот капустный лист был наш ужин на всю семью в эту ночь. Я чувствовал, что ей овладело отчаяние от невозможности накормить детей. Она стала ездить на поездах в деревни для обмена каких-то вещей на картошку. Мы оставались дома с тетей. На поездах бандиты отнимали продукты у женщин. Однажды маму чуть не сбросили с поезда, когда стали отнимать у нее мешок с картошкой. Только ее слезы и то, что в Москве остались трое голодных детей, остановили бандитов. Однажды она приехала искусанная собаками в одной из деревень, где она меняла вещи.

Изувеченные войной
Как-то вечером я взял в руки коптилку и перевернул ее. На ногу пролился горящий керосин. Огонь потушили одеялом. Но кожа на ноге сильно обгорела. Мама стала возить меня на санках на перевязки в госпиталь. Это было в январе 1942 года. Госпиталь был забыт детьми, подорвавшимися на минах после отступления немцев под Москвой. Я видел слепых детей, детей с оторванными ногами и руками.

Время шло. Появились необычные продукты питания: тушенка в котелках, желтый сухой яичный порошок, красный сахарин. Это было пищевое довольствие офицеров, которые останавливались в нашем доме.

Мы выжили. Никто из моих родственников кроме двоюродного брата Алексея, который служил на Балтийском флоте, не погиб. Недоедание и голод потом долго сказывалось на мне головными болями в школе.

... Трое мальчиков отправились на выставку немецкой трофейной техники в Парк культуры имени М.Горького. Мы бежали по отмытому дождем Садовому кольцу, попеременно меняясь местами с счастливчиком, который ехал на трехколесном велосипеде. Был летний солнечный день. Машин почти не было. Для нас это был конец войны.

В. Васильев,
Москва

Мой прадед – герой!
Воспоминания о моем прадеде Н.И. Любитове, 1908 года рождения, записаны со слов моего деда Ю.Н. Любитова, 1932 года рождения, который по молодости не участвовал в Великой Отечественной войне. Он рассказывал:

- Мой отец Наум Израилевич Любитов был среднего роста, но обладал недюжинной физической силой: без специальной тренировки мог поднять штангу весом до 130 килограммов.

У него были выдающиеся математические способности, позволившие ему, при наличии уже двух детей (меня и брата), за три с половиной года окончить полный курс физико-математического факультета Воронежского государственного университета.

Он профессионально владел рядом специальностей. Был старателем на приисках, землемером-геодезистом, штурманом авиации, школьным учителем физики и математики, командиром зенитной батареи и последняя его должность - командир взвода противотанковых ружей. Ему принадлежат интересные изобретения. Так, к примеру, он предложил использовать вихревые потоки для сбивания вражеских самолетов.

В армию Наума Израилевича, как кадрового офицера, забрали для переподготовки в апреле 1941 года. Он служил на станции Угольная на Дальнем Востоке, командуя зенитной батареей. Тогда больше опасались Японии, чем Германии. Когда же в июне 1941 года на СССР напала Германия, отец стал писать рапорты о переводе его на действующий фронт.

Пал смертью храбрых…
И летом 1943 года его перевели в Подольск для обучения технике борьбы с танками с помощью противотанковых ружей. В августе 1943 года старший лейтенант Наум Любитов командовал взводом противотанковых ружей 1022 стрелкового полка 269 дивизии 3-ей армии (командующий - генерал-лейтенант А.В. Горбатов) Западного фронта (командующий - генерал армии К.К. Рокосовский). Во время войсковой операции 12 октября 1943 года на берегу речки Сож отец был смертельно ранен, ему было 35 лет. В книге А.В. Горбатова «Годы войны» в главе 7 «Вперед!» описываются события того времени на этом участке фронта.

С высокой вероятностью, Наум Израилевич Любитов был участником этих сражений.

В октябре 1943 года вся наша семья была в эвакуации в Алма-Ате. В похоронке, пришедшей с фронта, говорилось, что старший лейтенант Н.И. Любитов пал смертью храбрых 12 октября 1943 года в боях под Брянском. Все попытки его жены (нашей матери) Марии Семеновны Николайчук узнать место его захоронения были тщетны.

Вечная память и слава!
В 2011 году мой сын обнаружил в Интернете, что гриф совершенно секретно снят и обнародованы списки и места захоронений погибших во время Великой Отечественной войны. Он нашел имя моего отца и место его гибели. Увы, это было далеко от Брянска.

Для выяснения всех появившихся у нас вопросов я значительное время провел в архиве Министерства обороны РФ, связался с соответствующими организациями в Беларуси, собирался туда съездить. Но к концу поисков выяснилось, что после Чернобыля интересующие нас места оказались в зоне радиоактивного заражения: деревня Костюковка Пропойского района Могилевской области, которая располагалась на берегу речки Сож, была ликвидирована, жители расселены, а место захоронения отца утеряно. Из патриотических соображений город Пропойск переименовали в Славгород.

Павшим героям вечная память и слава!

Анна Спиридонова,
Москва

Незабываемые воспоминания
Война оборвала мирную, счастливую жизнь
Воспоминания детства – самые яркие, незабываемые, а если еще связаны с войной, то они навсегда остаются в памяти человека.

Родному брату моего отца, Николаю Захаровичу Карелину, 17 января 1941 года исполнилось 14 лет. Его семья жила на улице Госпитальный вал, дом 5, корпус 2, в 20 квартире. Он ходил в школу №435. В большой и дружной семье все были счастливы. Работали, учились, воспитывали детей. 22 июня мирная жизнь оборвалась, вместе с ней ушло в прошлое и беззаботное детство. Все изменилось. Уже 23 июня записался в армию старший брат Николая – Валентин. Его отправили на курсы младших лейтенантов, а в начале октября 18-летний Валентин ушел на фронт. А маленькая сестренка Галя, которой было только 5 лет, в августе заболела скарлатиной. Ее отправили в Морозовскую больницу. В эту ночь больницу бомбили, корпус был разрушен, детей успели спустить в подвал, но его затопило водой. Когда мой дедушка Захар Васильевич Карелин нашел дочку, у девочки в волосах были седые прядки.

Неразорвавшийся снаряд
Первые бомбежки в июле 1941 года Николай Захарович запомнил очень хорошо. Мальчишки не хотели прятаться, а залезали на крыши домов и считали, сколько дыр появилось, тушили зажигательные снаряды. Один раз Николай с младшим братом Борисом притащили домой неразорвавшийся снаряд. Взрослые с грудными детьми были в подвале дома, а когда вернулись, отругали мальчиков, и они со снарядом убежали на улицу. До сих пор свежи воспоминания, как он и 10-летний Борис стояли на улице и не знали, что делать со снарядом. Рядом на трамвайной остановке стоял военный. Мальчики подошли к нему и отдали снаряд. Военный сначала удивился, потом посмотрел на мальчиков, открыл портфель, положил в него снаряд и ушел.

Голос Левитана
Еще до войны жителям Москвы раздали круглые громкоговорители. Они напоминали тарелки. Во время войны именно у них собирались люди и слушали последние новости. Николай запомнил голос Левитана: «Граждане, воздушная тревога», и завывание сирены. И еще: «Угроза воздушного нападения миновала. Отбой». Недалеко от нашей улицы строилась станция метро «Сталинская» (сейчас «Семеновская»). Станция была не достроена, но в ней оборудовали бомбоубежище. Вверх и вниз вели временные деревянные лестницы. С объявлением тревоги люди спешили укрыться на станции. Во дворах рыли защитные «щели», в них тоже спасались от бомбежки.

Все для фронта, все для победы
В школе, где учились ребята, открылся госпиталь. В сентябре занятия не начались. Николай успел окончить 5 классов, Борис – 2, Александра – 7. Галинка в школу еще не ходила, а маленький Слава, мой отец, родился в июле 1941 года.

Николай Захарович работал на авиационном заводе вместе с Туполевым, на фронт его не отпустили, бабушка – Анастасия Андреевна сидела с детьми, Александра поступила на завод им. Буденного, который перешел на выпуск военной продукции. 1 сентября Николаю пришла повестка о зачислении в вагонно-ремонтные мастерские, где он должен был получить профессию слесаря. Мальчишек обучили, и поставили на сборку винтов к самолетам. Работали с 8 утра до 20 часов вечера. Если был срочный заказ, то оставались еще. Все трудились на совесть. На стене висел плакат: «Все для фронта, все для победы» и ребята старались перевыполнить норму.

Хлеб по карточкам
Зима 1941-1942 года была очень холодная и голодная. К бомбежкам привыкли быстро, но привыкнуть к голоду было нельзя. Есть хотелось всегда. В семье было 3 рабочих карточки и 3 карточки иждивенцев. Бабушка один раз в день делила всю еду поровну. По карточкам давали хлеб, а 16 октября выдали муку. Бабушка умудрялась делать жидкую похлебку, заправляя ее мукой. В квартире было холодно. В домах, выстроенных еще в 1934-35 годах, сохранились дымоходы, печей уже не было. Николай сам сделал небольшую металлическую печку (она до сих пор хранится у него на даче), и установил ее на кухне. Это было самое теплое место в квартире. Именно здесь все собирались вечером. Печку топили тем, что удавалось найти.

Медаль за доблестный труд в 15 лет
На новый год в доме поставили елку. Какой же это был праздник! Подарки – по кусочку сахара. Что может быть лучше? Елка простояла в комнате до марта.
В феврале 1942 года подростков с завода, на котором работал Николай Захарович, стали эвакуировать. Но мама, Анастасия Андреевна, не отпустила сына в эвакуацию. Он продолжил работать на заводе, добился больших успехов, отлично овладел специальностью, был награжден медалью «За доблестный труд во время Великой Отечественной войны». А было ему всего 15 лет. Трудовой подвиг детей и подростков внес огромный вклад в дело Победы. Самоотверженность и мужество наших родных восхищает.

Труженикам тыла – вечная слава!
Профессия, которую Николай получил во время войны, стала его призванием. По этой специальности он проработал всю жизнь. Николая Захаровича называют академиком среди слесарей. До самого ухода из жизни Николай Захарович Карелин работал в Научно-исследовательском институте им. М.Ф.Стельмаха. Несмотря на возраст, он выполнял самые ответственные заказы, воспитал много учеников в своей профессии, а также передал свой опыт и ответственное отношение к работе моему отцу –Вячеславу Захаровичу Карелину. Несколько лет назад Николая Захаровича не стало. Светлая память о нем – труженике тыла и прекрасном человеке останется навсегда.


Сергей Карелин,
Москва

Идет война народная…
Настал 1941 год – год начала страшной продолжительной и смертельной войны. Мне исполнилось 12 лет. Было что-то жуткое, суровое, необъяснимое. В 1942 году советские войска начали отступление. Хорошо помню, как солдаты сидели у нас дома. Баба Настя полезла в погреб за молоком (продукты тогда хранились в небольшой вырытой в земле яме, обложенной камнями), она хотела накормить перед дорогой уставших и изнуренных солдат. Вдруг раздается сильный рев, шум, грохот! В нашем доме выскакивает одна стена и разбивается окно. Это налетели немецкие самолеты. Солдаты бросились под кровать, я, не понимая, что происходит, тоже полезла за ними. Другие солдаты побежали в поле. «Дяденька, куда бежать?», - плача, спрашиваю я одного солдата. «Прячьтесь все в погреб!» - скомандовал один из них и стал быстро запихивать нас, детишек (в доме жила еще одна семья - беженцы) в погреб к бабке.

Семь месяцев оккупации
Самолеты тем временем продолжали беспощадно бомбить нашу деревню. Гул стоял сильный, все перемешалось: земля, дома, люди, животные. Народ разбегался в разные стороны. Скотина, как полоумная, бегала за своими хозяевами. Стоял стон и плач. В результате бомбежки погибла женщина с сыном, другой женщине оторвало ноги. Два дома немецкая бомба разнесла в пух и прах, а третий дом уцелел наполовину. И каково же было удивление односельчан, когда рассеялся дым: в этой половинке избы, качалась привязанная люлька с засыпанным землей ребенком. Малыш чудом остался жив! Я рыдала, увидев это, в ушах звенело.

Наступали фашисты по другой дороге через соседнюю деревню, где-то километров в шести от нас. Там была дорога хорошая, ровная, ведь наша-то деревня стояла на возвышенности.

Тогда же весной к нам в Колодезь определили на отдых сорок немецких офицеров, и мы целых семь месяцев были в оккупации. Немцы заняли школу, и мне было очень обидно и больно оттого, что они спят в моем родном классе, ходят по коридорам, дышат нашим воздухом…

Немцы собирали с нас дань
Под угрозой смерти немцы заставляли всех работать, детей тоже не щадили. Работа была обычной колхозной: рыли картошку, пропалывали просо, убирали рожь и пшеницу, но все это шло для фашистской Германии. В деревне был назначен староста. Когда все взрослые мужчины ушли на фронт, и бывший председатель, мой дядя Федя тоже, то назначили председателем дядю Егора, из-за болезни его не взяли на фронт. Немцы пришли, узнали, кто председатель и назначили его старостой. Дядя Егор был злой и страшный мужчина, сорока пяти лет. Мы и до этого его боялись, а тут… Он погонял детей, чтобы они быстрее работали, при этом его полуседая борода тряслась, как у разбойника, а рот выкрикивал бранные слова. Я очень его боялась. Ведь тогда немцы увозили в Германию всю молодежь, достигшую четырнадцати лет. Хотя мне еще не было четырнадцати, я все равно продолжала бояться и каждый раз тряслась, когда он проходил мимо.

Немцы обращались с населением и детьми как захватчики. Каждое утро они собирали «дань». Приходя к бабе Насти, говорили: «Бабка, давай яйки, курки, милк!». Как-то баба Настя ответила им, что ничего уже нет, но они не поверили и сами пошли рыскать в огород, и на наше удивление нашли дыню, как мы ее не заметили? Немец долго ржал потом, неся в руках маленькую, но спелую и, наверно, сладкую дыню. А мы стояли и смотрели, и слюнки текли у нас и слезы, от обиды, что не нашли, и от злости, что дынька досталась врагам.

Освобождение деревни
Раз в неделю немцы устраивали себе баню. Мылись в тазах около колодцев. Колодцев в деревне было два, один питьевой, другой для скота. При этом фрицы выставляли охрану, и никого к колодцам не подпускали. Однажды они вывесили смертельный приказ: «Если хоть один немецкий солдат погибнет, вся деревня будет сожжена». Он висел на кресте, вкопанном посередине центральной дороги.

Старики рассказывали, что партизаны частенько наведывались к нам ночью в деревню, разведывали, хотели поджечь школу с немецкими офицерами. Но те им рассказали про приказ, и партизаны отказались от этого мероприятия

Освободили нас в 1943 году. Фронт стоял три дня. Советские войска заняли нашу деревню, а немцы прятались на кладбище в соседней деревне, но все-таки они их выбили. Старосту деревни расстреляли, не посмотрев, что у него остались дети и беременная жена, она потом долго боялась за семью.

Стояла весна. Нужно было пахать землю, но пахать было некому, мужики все были на фронте, старших ребят угнали в Германию, а скот еще до прихода фашистов перегнали за Дон. Пахали поля на коровах. Помню, нас детей посылали вместе с взрослыми за пятнадцать километров от деревни за зерном; насыпали поровну и нам и взрослым; землю копали мы вручную.

Счастье ходить в школу
После освобождения нашей деревни, учительница начала собирать оставшихся детей в школу. Ребята очень радовались. Радовалась и я, но радость моя немного омрачалась: мне нечего было одеть в школу. Тогда председатель сельского совета дал мне немецкий трофейный бушлат и сапоги; причем один сапог – русский, а другой – немецкий, на каблуке, 45 размера. Так я и хромала все три километра до школы, и ребята меня дразнили «Рубль пятнадцать отсчитай», но я не обижалась, я была счастлива: у меня появилась обувка, и я могла со всеми ребятами ходить в школу.

Училась я тогда в шестом классе. Однажды классный руководитель попросила учеников помочь фронту. Я, не задумываясь, отдала свои последние двадцать рублей, отложенные на покупку теплых ботинок, на улице стояла холодная зима, и в школу мне приходилось ходить за три километра от деревни в лаптях. Но мне даже ни капельки было не жалко этих денег; ну как же так, шла война, братья мои сражались с фашистами, а сестра работала на военном заводе. Я не могла поступить иначе. В районной газете тогда появилось сообщение о том, что девочка-сирота пожертвовала последним ради священной победы Советской Армии над врагом.

Слезы радости и надежды
Еще, помнится, в колхозе оставались ржаные скирды, не обложенные на зиму – не успели из-за войны. Детей посылали подвозить на санках к другой скирде связанные снопы ржи. У снопа женщины цепями молотили замерзшую рожь. Рожь была даже со льдом. Из-за жуткого голода, мы воровали молотую рожь: насыпали в разные карманы. Бригадир узнал об этом и заставил нас высыпать зерно обратно. Я же все равно продолжала таскать зерно: туго подпоясывала платье ремешком, насыпала его за пазуху и без оглядки бежала домой. От ледяного зерна у меня стучали зубы, и дрожало тело, но я не обращала на это внимание, зная, что старушка, у которой я жила будет очень ругаться, если я не принесу ей это зерно.

Настало девятое мая 1945 года. Я с соседкой тетей Тоней на ее корове, скородили в поле землю. Стоял теплый майский день, на мне было только ситцевое платье, которое то и дело поднимал весенний ветер. Вдруг на встречу к нам бежит председатель колхоза и, глядя в глаза волнуясь, кричит: «Девоньки, война закончилась!» Долю секунды я стояла, не понимая, что же произошло, а потом от радости стала танцевать. Из глаз потекли слезы: слезы радости и надежды; надежды на возвращение с войны моих братьев, надежды на будущее.

Первая похоронка
Юрочка, мой брат, погиб в 1945 году после победы, освобождая Болгарию. Он был два раза ранен и награжден медалями. Много лет спустя, я побывала на его могиле в городе София. Юра был похоронен в общей могиле на Центральном кладбище, после перезахоронения русских воинов. Правда, на надгробной плите стояла фамилия «Слауев» вместо «Слащев», но буквы могли стереться, и вместо имени «Юрий» написано имя «Григорий», но по-болгарски это означает одно и тоже. До сих пор правильность имени так и не выяснена.

Светлана Боровая,
Москва

Учимся бить врага
Начальник спецшколы объяснил нам, что летную подготовку мы будем проходить на современных самолетах ЛАГГ-3 и МИГ-3. Нам предстояло изучить новейшие виды вооружения, технику бомбометания, стрельбы реактивными снарядами, освоить и заниматься в войсках оснащением самолетов средствами связи и кинофотоаппаратурой. Важность полученных знаний мы оценили по достоинству на фронте.

Сообщение о начале Великой Отечественной войны я услышал, находясь в воскресном увольнении, в кругу семьи. Сразу же выехал в училище, на летном поле было проведено построение. Офицер из управления кадров ВВС обратился к нам как отец родной: «Сынки, вот и ваша война пришла. От того, как вы будете учиться, зависит не только судьба страны, но и ваша личная. Чистого вам неба и легких побед». Обучение проводилось по ускоренной программе, порой в цехах, где выпускались самолеты, испытывали их на заводских полигонах. Все увольнения были отменены. Нас привлекали к патрулированию города Тушино и прилегающих районов, охране военных объектов, в том числе и от пожаров во время бомбежек.

На войне как на войне
В августе 1941 года мы получили на заводе новенькие МИГ-3 и вылетели в полк, на Кубань. Быстро текли боевые будни: почти ежедневно приходилось вылетать на штурмовку переправ, мостов, эшелонов и колонн противника. Пока самолет заправляли горючим и боеприпасами, поступал приказ устроить «горячую встречу» бомбардировщиком противника. Регулярно сопровождали свои тихоходные бомбардировщики и защищали их от вражеских истребителей.

Обороняли Москву
В октябре 1941 года Государственный комитет обороны принял решение о создании резерва Ставки. Мы - истребители вошли в состав второго корпуса военно-воздушных сил и были направлены для обороны Москвы. Противовоздушная оборона столицы была сложна и разнообразна. Вдоль линии фронта и по всему тылу располагались посты воздушной разведки и оповещения, так называемые «слухачи». По проводной связи они сообщали о количестве и типах обнаруженных самолетов, предполагаемом курсе и высоте. И на подходе к Подмосковью поднималась воздушная армада «искать иголку в стоге сена». Бомбардировщики противника часто меняли курс. Отсутствие радиосвязи с землей не позволяла корректировать подход к месту «встречи». Установленные на наших самолетах пулеметы ШКАС калибра 7,62 мм с большого расстояния серьезной опасности для цельнометаллических «Юнкерсов» не представляли. В систему противовоздушной обороны входили батареи зенитных орудий и пулеметов, вечерами в воздух поднимались аэростаты с проволочными заграждениями, небо расчерчивали лучи тысяч прожекторов.

Ранен в боях при защите Родины
К сожалению, из-за соображений секретности, зенитные расчеты не знали силуэты новейших отечественных самолетов и подвергали их обстрелу. Один из снарядов попал в мой самолет, пришлось прыгать из загоревшегося истребителя на парашюте. Так я получил свое первое ранение. После излечения продолжил службу до февраля 1945 года. В боях за Польшу был ранен в ногу и 12 часов пролежал на нейтральной полосе. Началась гангрена ноги и ее пришлось ампутировать. Я был уволен по инвалидности с формулировкой: «Ранение получено в боях при защите Родины».

А. Ефремов,
инвалид Великой Отечественной войны,
гвардии лейтенант авиации
Москва

Он не вернулся с войны, и никто из родственников не знал, где он погиб. «Пропал без вести» – вот, что сообщалось о нем семье Тогда я понял, что должен узнать все. Было известно, что дедушка был отличным гармонистом, веселым, жизнерадостным человеком. Что служил где-то под Ленинградом. Поэтому первое своё письмо отправил в редакцию «Ленинградской правды».

Журналисты посоветовали обратиться в Главное Управление кадров Министерства обороны СССР. Вскоре получил ответ от 4 июня 1985 года с исходящим № 173/4/122607: «…гвардии младший лейтенант Фёдор Алексеевич Волостных, 1913 года рождения, уроженец села Лежайка Тамбовской области, командир стрелкового взвода 129-ого гвардейского стрелкового полка 45-ого гвардейской стрелковой дивизии числится погибшим 16 сентября 1943 года. Похоронен в километре северо-западнее поселка Синявино Ленинградской области… Начальник группы Павлов».

У бабушки долго лились слезы, потому что она впервые узнала, где погиб ее брат. На этом мой поиск не остановился. Я начал переписку с Советами ветеранов дивизии и полка.

С волнением читал я строки из письма председателя Совета ветеранов полка Ивана Ивановича Дуденкова от 29 декабря 1986 года: «Андрей! Дед служил в таком полку, где трусов не было. У нас говорили солдаты: «Где гвардия обороняет – враг не пройдет, где гвардия наступает – враг не стоит». Бой, в котором погиб твой дедушка, был страшным. Мы потеряли тогда много боевых товарищей… Будь достойным дедушки и гордись им».

Из Синявинского поселкового совета сообщили, что на мемориальных плитах, воздвигнутых на братском воинском захоронении, нет фамилии деда.

Пересняв копию с письма из Главного Управления кадров Министерства обороны СССР, направил её в Кировский горвоенкомат. Вскоре получил ответ за № 4/1502 от 19 июня 1987 г.: «Сообщаю, что фамилия Волостных Фёдора Алексеевича внесена в списки известных погибших и захороненных на территории Кировского района Ленинградской области. В послевоенное время останки погибших воинов были перезахоронены из района п. Синявино в братское воинское захоронение в пос. Синявино-1…

ПРЕДСЕДАТЕЛЮ СИНЯВИНСКОГО ПОССОВЕТА:

Прошу внести в списки для обозначения на мемориальной плите братского воинского захоронения в пос. Синявино-1 фамилию гв. мл. л-та Волостных Ф.А. КИРОВСКИЙ ГОРВОЕНКОМ КОЛИН».

Председатель Синявинского исполкома поссовета Путронен Н.В. сообщил в письме с исходящим № 167 от 14.07.1987 г.: «…Мемориальные плиты с фамилиями погибших и захороненных в братское воинское захоронение в посёлке Синявино-1 изготавливаются раз в год к 9 Мая. Следующее вписание фамилий погибших будет производиться к 9 Мая 1988 года. Тогда и будут занесены фамилии гв. мл. лейтенанта Волостных Ф.А.».

Андрей Объедков

С этим периодом жизни деда связано одно интересное событие: он изобрел мешковыбивалку. Об этом даже писала центральная газета «Труд». В заметке сообщалось, что:
1. Производительность мешковыбивалки 1200 мешков в день.
2. Максимальная прибыль, которая будет получена, – 5000 рублей.
3. Мешковыбивалка является действительно ценным изобретением, так как по своей простоте она может быть построена очень дешево и помимо пыли мучной, получаемой от пропуска мешков через выбивалку, мы получаем совершенно чистые и выглаженные мешки».

У бабушки Дины (так я звал бабушку – Евдокию Алексеевну – жену дедушки Кузи) я обнаружил два очень интересных документа – членские билеты двух обществ, созданных в первые годы Советской власти и соответствующих духу того времени. Первый билет – Рабочего общества шефства над деревней, куда дед вступил 3 марта 1933 года, а второй – Международной организации помощи борцам революции секции СССР, время вступления – 15 марта 1936 года.

22 июня 1941 года начинается Великая Отечественная война… Как уже было сказано, деда призывают на фронт, он служит простым санитаром.

31 января 1944 года красноармеец 30-й краснознаменной стрелковой дивизии 96-ого стрелкового полка Карандеев Кузьма Павлович был тяжело ранен в левый плечевой сустав.

Согласно временному удостоверению № 738010, «гвардии красноармеец Карандеев Кузьма Павлович награжден Приказом 10-ой гвардейской Армии 2-го Прибалтийского фронта № 08/н от 13 марта 1944 г. за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками орденом Отечественной войны 2 - ой степени, орден № 294668». Это за сражение, где он с поля боя вынес несколько десятков раненых.

Умер дед 12 августа 1946 г. от кровоизлияния на своей родине – в селе Лежайка, куда приехал на выходные.

В 1985 году я написал письмо в районную газету города Кораблино с просьбой откликнуться людей, которые помнили моего деда, и вскоре получил письмо от Зайцева Анатолия Владимировича.

Он сообщил, что в конце тридцатых годов прошлого века был пацаном и бегал к своему отцу на пекарню, где тот работал пекарем. Зайцев А.В. писал, что его отец воспитывал в строгости, чтобы он ничего не брал у других. А мой дед угощал Анатолия Владимировича разными сдобами. Зайцев написал: «…он заводил меня в красный уголок, где были душ и раздевалка, и накладывал разных булок и сдоб».

В следующем письме Анатолий Владимирович сообщил: «…Да, еще осталось в детской памяти: у нас была собака Гака, утром рано провожала отца до пекарни. И вот однажды все пекаря привязали ей за хвост бирку. А я шел на работу к отцу и увидел, как она крутится кругом и хочет оторвать. А пекаря в окно смотрят и смеются, а я реву. Тогда подозвал меня и Гаку Карандеев, успокоил меня и отвязал бирку…»
Вот таким добродушным человеком был мой дед.

Андрей Объедков

Объедков Василий Романович, 1919 года рождения, уроженец села Лежайка Мичуринского района Тамбовской области. В 1934 году окончил 7 классов Лежайской неполной средней школы, работал в колхозе «Марс» на разных должностях, а затем в 1-й Глазковской МТС помощником комбайнера. В 1939 году Глазковским райвоенкоматом призван на действительную военную службу. Первоначально службу проходил в полковой артиллерийской школе курсантом, а позже служил в артиллерийской части командиром орудия. В 1940 году он участвовал в освобождении Бессарабии.

22 июня 1941 года фашистская Германия без объявления войны вероломно напала на Советский Союз. Артполк, в котором проходил службу дедушка Вася, вела ожесточенные бои с превосходящими силами противника, измотав все силы к сопротивлению, попали в окружение, и часть личного состава была пленены, в том числе и дедушка Вася. Находясь в немецком плену, он стойко переносил тяготы и лишения плена, не изменил своей Родине. В мае 1944 года он в составе группы советских пленных бежал из фашистского лагеря и прибыл в наступавшую нашу войсковую часть. Так дедушка Вася вновь стал военнослужащим Советской Армии и принимал активное участие в разгроме фашистской Германии и ее союзников в освобождении Румынии, Венгрии и Австрии. Воевал в воинском звании старшего сержанта в должности старшины дивизиона. Был дважды ранен и контужен. Осенью 1944 года из военного госпиталя, который дислоцировался в гор. Будапеште он писал: «Из-за захватчиков-паразитов в силу ранения и других условий я потерял проценты здоровья, а в основном зрения». Он был ранен осколками в ноги и глаз и имел штыковое ранение в руку.

За активное участие в боях против фашистов, проявленные отвагу и мужество дедушка Вася был награждён медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За взятие Будапешта», «За взятие Вены» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов».

В 1946 году он был демобилизован. Работал в Красивском сельпо (сельское потребительское общество) кладовщиком, а затем заместителем председателя сельпо (село Красивое Тамбовской области). В 1947 году был тяжело ранен в живот с близкого расстояния из пистолета ТТ, находился на лечении в Мичуринской городской больнице, на 13-й день после второй хирургической операции он скончался. Умер он совсем молодой, ему было 28 лет. Похоронен на кладбище в селе Лежайка.
Вот у меня, Андрюша, в основном всё».

Андрей Объедков

Проводы на фронт
Мой отец – Николай Степанович Цветков – перед войной работал на заволжском заводе «Рабочий металлист», а жили мы в маленьком поселке Боевик, из которого до завода, школы и магазина было километров пять.
28 июля1941 года мы с мамой пришли на Костромской вокзал проводить отца. В тот день отправлялся на фронт костромской полк Ярославской дивизии (Кострома тогда входила в состав Ярославской области)
Мама много плакала, а отец успокаивал ее словами: «Не плачь, Анна, береги свое здоровье. Ну, меня в худшем случае убьют и все, а тебе четверых детей растить надо». Мне, старшему, тогда было 10 лет, а младшей из трех сестренок всего годик.
Паровоз засвистел и поезд тронулся. В воздухе поднялся страшный вой. То кричали, плакали, причитали провожающие. Плакал и я, удерживая за подол рыдающую и кидающуюся под колеса теплушки маму.

Несмотря ни на что немцев победим
Через какое-то время получили первое письмо, из которого узнали главное: немец бомбит все и вся, в том числе и их эшелон.
После выступления Сталина по радио 3 июля 1941 года письма отца стали бодрее. В частности он написал: «Несмотря ни на что мы немцев победим!»
Боевое крещение костромичи получили в районе железнодорожной станции Дно, а где-то под городом Луга попали в окружение.
Примерно месяц выползал отец из окружения, организованной группой в направлении Ленинграда. Выползли, а через несколько дней «захлопнулась» блокада города.
Последнее письмо отца датировано 27 сентября 1941 года. Мама не получила даже похоронки, но так и ждала мужа до самой своей смерти в 1979 году.
Летом она работала на совхозном участке, а зимой перешивала солдатским детям одежду их воевавших или погибших отцов.

Мама уговорила нас не бросать учебу
Младшую сестренку Тамарочку, к сожалению, мы не уберегли. Пережив зиму 1941-42 годов, весной она простудилась и умерла. Нас же, троих детей, мама уговорила не бросать учебу, несмотря на дальнюю дорогу в школу, нехватку учебников, тетрадей, голод и холод. Она делала все мыслимое и немыслимое, чтобы нас накормить, обуть и одеть. Чего это ей стоило, один Бог знает.
Но в результате все мы получили высшее образование: я после техникума окончил инженерный факультет Военной Академии бронетанковых войск; сестра Вера – Костромской пединститут, а младшая Фатима – Московский лесотехнический институт.

Новогодние елки для детишек
И еще мама понимала, что детство не бесконечно, и даже в тяжкие годы войны устраивала новогодние елки, на которые приглашались и ребята из нашего поселка.
Игрушки мы в основном сами мастерили, рисовали, клеили. Кроме нарядной елки были и хороводы, песни под гармошку и даже угощение в виде пирожка из мучки, что получалась после многократного кручения за ручку каменного жернова, в который засыпались зерна, полученные из колосков, что по одному собирали мы на уже убранных совхозных полях. Начинка делалась из клюквы со свеклой. Еще каждому полагался стакан напитка из клюквы и сахарина.

С благодарностью вспоминали тетю Нюру
Будучи уже пенсионером, я, приезжая на свою родину, собирал оставшихся в живых соседей на пепелище нашего поселка, и большинство из них вспоминало с большой благодарностью тетю Нюру, елки с угощениями.
Спасибо тебе, мама, за твою жертвенность, твою мудрость и за то, что будучи малограмотной, ты понимала важность связи поколений, важность образования для будущего твоих детей и будущего страны. Так поступали миллионы русских женщин в те годы.
Не зря Евгений Евтушенко в одном из своих стихотворений воскликнул: «Самые сильные мужчины – это женщины, это я вам точно говорю!».

Валентин Цветков,
полковник в отставке,
Москва

Мой прадед – герой!
Мой прадед Степанов Лаврентий Романович родился 10 августа 1908 года в крестьянской семье в деревне Мариинка Новосибирской области. Детей было 8 человек: 6 братьев и 2 сестры (одна из них, Зоя Лаврентьевна Кузнецова, – моя бабушка). Окончил в 1937 году Барнаульский педагогический техникум. Работал в деревнях Алтайского края учителем, директором школы. В феврале 1942 года прадед был призван на военную службу. Ему тогда было 33 года. Дома остались жена и трое детей: две дочки – 14 и 13 лет, и сын 3 месяцев. После трехмесячных подготовительных курсов был направлен в 327-й артиллерийский полк. Служил комиссаром батареи, заместителем командира батареи, командиром огневого взвода артиллерийских орудий. В боях был контужен. Кавалер орденов Красной Звезды и Отечественной войны II степени. Награжден медалью «За победу над Германией и другими памятными знаками отличия. Войну закончил в Восточной Пруссии, в городе Кенигсберг (ныне – Калининград). В звании старшего лейтенанта был уволен в запас 28 декабря 1945 года. После демобилизации до самой пенсии работал директором школы. Умер 19 января 1982 года.

Династия защитников Отечества
Всего из семьи Степановых на фронте были около 30 человек. Среди них – артиллеристы, моряки, танкисты. Кто-то из них погиб на фронте в боях с немецкими захватчиками, кто-то вернулся домой с ранениями и контузиями.
Я родилась, когда прадеда уже не было с нами, но я помню рассказы бабушки о нем, она очень гордилась своим отцом. Огромную благодарность выражаю своей тете Белозеровой Анне Анатольевне, которая сохранила память о Лаврентии Романовиче и передала ее нам, детям.
Ни одно поколение в нашей семье не стояло в стороне, когда страна нуждалась в помощи: внук Лаврентия Романовича – мой папа Кузнецов Николай Анатольевич, ветеран афганской войны, избрал своей профессией военное дело. Он окончил Рязанское гвардейское высшее воздушно-десантное ордена Суворова дважды Краснознаменное командное училище имени генерала армии В. Ф. Маргелова. Мой брат Кузнецов Александр Николаевич – майор Воздушно-десантных войск, также выпускник этого знаменитого военного учебного заведения, участвовал в военных действиях в горячих точках. Сегодня он бережно хранит награды и документы нашего прадеда.
Мы гордимся нашими отцами и дедами. Они – герои!

Анастасия Трифонова,
Москва,
школа № 1542, 10 «Б» класс

Мудрость маминой бабушки
Мама часто рассказывала мне о своей бабушке, которая ее вырастила и которую все очень любили. Я уже знала, что она была замечательным учителем. Мне стало интересно узнать, чем же Нина Степановна Шамрай (в девичестве – Пшенова) заслужила всеобщую любовь и почтение.

Биография как история страны
Изучая биографию моей прабабушки, я узнала многое не только о ней самой, но и об истории государства, в котором она жила, о характере людей, которые ее окружали, и о порядках в обществе того времени.
В 20-30-е годы прошлого века было много малограмотных людей, поэтому большинство населения стремилось учиться и дать образование детям.

Нина Пшенова родилась в 1923 году в Ленинграде. Ее родители были необразованными. Но они брали книги из библиотеки и учили девочку читать. В выходные они ходили в музеи, театры, изучали культуру, бывали даже в православной церкви, буддийском храме, татарской мечети. Родители сделали все, чтобы Нина выросла образованным человеком – духовно развитым, с широким кругозором.

Жернова репрессивной машины
В 1937 году по стране прокатились массовые репрессии. Людей могли забрать из дома без всякой причины, и родные никогда их больше не видели. 15 ноября ночью раздался звонок в дверь. Папу Нины арестовали, и больше семья никогда его не видела. Заключенным не разрешалось передавать никаких вещей, можно было передать только деньги, но даже для этого приходилось три дня стоять в огромной очереди, и это только фамилии на букву «П»! Так они поняли, что в Ленинграде арестовано много людей. А вскоре их вызвали в Комитет госбезопасности (НКВД) и велели покинуть Ленинград за семьдесят два часа, можно было ехать только в Туркмению. Они даже не успели продать ничего из имущества, все походило на стихийное бедствие. Нине тогда было одиннадцать лет.
Семьи репрессированных жили в наспех организованных общежитиях. Но при этом, как могли, заботились друг о друге. В Туркмении Нине и ее маме выделили место в здании синагоги. Огромный зал был перегорожен простынями, одеялами, шторами. В синагоге жило сорок семей...

Жили дружно как одна семья
За все годы совместного проживания там не случилось ни единой ссоры, отношение ссыльных друг к другу было бережное и деликатное. Вот пример соседской заботы: когда мама предложила Нине бросить школу и идти работать, потому что у них не было денег на одежду, соседки собрались и принесли им свои платья, швея перешила старое детское пальто, сапожник сшил туфли-лодочки. И Нина пошла в школу учиться дальше!
В годы Великой Отечественной войны трудно приходилось всем, даже тем, кто жил далеко в тылу. Нина в это время поступила в Нижнетагильский педагогический институт: ей разрешили переехать с мамой из Туркмении на Урал к родственникам отца. Нинин дядя ушел на фронт, а тетя осталась с тремя маленькими детьми, работала воспитателем в детском саду. Жили бедно, хлеба еле-еле хватало. Однажды на стуле в детсадовской раздевалке тетя забыла хлебные карточки в своем пиджаке, и их украли! На целый месяц семья осталась без хлеба: собирали грибы и лебеду, варили похлебку, иногда удавалось продать грибы и купить стакан муки.

Прошла все ступени роста
Многие люди в то время рано взрослели и учились брать на себя ответственность. После института Нина поехала по распределению работать в Невьянск. Послевоенная жизнь была очень скромной, питались одной картошкой и молоком, собирали клюкву, ежедневно получали паек – шестьсот граммов хлеба. Нина Степановна работала учителем литературы и русского языка, школьным инспектором, завучем и директором школы. Прошла все ступени роста. Ей в ту пору было чуть больше двадцати лет. Но все с ней считались: к ней прислушивались и уважали, потому что она всегда поступала мудро и тактично. Она хорошо усвоила слова своего преподавателя, пожилого профессора, сказанные им на курсах инспекторов как напутствие: «Когда вы идете на урок к учителю, никогда не начинайте с критики. Найдите что-то хорошее, что ему удалось, и похвалите за это. И тогда он вас выслушает, какие бы замечания вы ни сделали после!»

Прабабушкины награды
А еще мамина бабушка умела искренне радоваться, и учителя о ней говорили: «Как зайдешь в учительскую – там Нина Степановна всегда улыбнется, и все горести остаются позади!» Именно за веселый характер ее полюбил офицер Советской армии Никита Кузьмич Шамрай, она вышла за него замуж и прожила с ним счастливо всю жизнь.
Благодаря своему самоотверженному труду Нина Степановна Шамрай стала заслуженным учителем, ветераном труда, отличником народного просвещения. По ее наградам можно изучать историю того времени. А в газетах о ней писали хвалебные заметки под заголовками: «Всегда в творческом поиске!», «Учитель-новатор», «Мастер педагогического труда». Учиться у нее детишкам было легко и интересно, а предметы, которые она вела, все знали на «отлично».

Связь поколений
Сын Нины Степановны, мой дедушка, стал доктором наук. Моя мама, благодаря своей бабушке, полюбила лингвистику и стала филологом. Уверена, и моему поколению достанутся от прабабушки Нины мудрость, любовь к творчеству, доброта. Конечно, я тоже постараюсь передать своим детям историю моих предков. Теперь я понимаю, почему моя мама хранит все старые альбомы с фотографиями и пожелтевшие от времени вырезки из газет. Ведь ни в одном учебнике не узнаешь столько подробностей о минувшей эпохе, сколько из частных семейных архивов.

Глаша Васильева,
Москва

Моя прабабушка

Война прервала учебу
Моя прабабушка Мария Трофимовна Жинкина родилась 22 февраля 1921 года.
К началу Великой Отечественной войны она оканчивала третий курс физико-математического факультета Тульского педагогического института.
22 июня 1941 года, по воспоминаниям прабабушки, она сдавала экзамен по педагогике. Вдруг в коридоре пронеслось: «Война, война…» Захлопали двери, зашумели люди. После экзамена (хотя до экзаменов ли уже было и педагогам, и студентам), собрав наспех вещи, прабабушка побежала на вокзал. Билетов не было, вокзал был полон людей…
Кое-как, в багажном вагоне, прабабушка Маша добралась до города Богородицка Тульской области, где жила ее мама.

Отважная партизанка

Когда я была школьницей, наша пионерская дружина носила имя Евреиновой Екатерины Ивановны. Вот о ней я хочу рассказать.
Евреинова Екатерина Ивановна родилась в 1922 году в селе Каменка Середино-Будского района Сумской области Украины в семье священника. Катя была еще маленькой девочкой, когда умер ее отец, а через год скоропостижно скончалась мать. В два года Катя осталась круглой сиротой.
Детство у Катюши было очень тяжелым. После смерти родителей она жила у своего дяди. Много было обид, унижений, несправедливости. Даже сестра ее маленькую не могла приласкать лишний раз, все это делалось украдкой, так как это баловство не нравилось родственникам.

Шло время. Старшая сестра пошла работать учительницей, и они стали жить одни, хоть и бедно, но спокойно, дружно, счастливо.
После школы Екатерина Ивановна пошла учиться на курсы учителей русского языка и литературы. Окончив курсы, уехала работать в село Подывотье Севского района на Брянщине.
Началась война. В марте 1942 года Екатерина Ивановна ушла в партизанский отряд имени Ворошилова. Она была небольшого роста, молчаливая. В отряде Екатерина Ивановна была разведчицей. В июле 1942 года ее схватили фашисты в хуторе Михайловском, жестоко пытали. Но Екатерина не рассказала захватчикам ни о партизанском отряде, ни о своем задании. Вместе с другими пленными ее казнили, тело сбросили в шахту около сахарного завода.
За стойкость и героизм Евреинова Екатерина Ивановна была награждена орденом Отечественной войны I степени.
В настоящее время Подывотская средняя общеобразовательная школа носит ее имя.
Обо всем этом в газете «Севская правда» от 27.07.2015 года рассказала С. Н. Случевская, учитель истории, директор Подывотской школы. Мы очень благодарны ей за правду об отважной партизанке.

Булавина Е.Н., педагог-организатор,
руководитель музея «Наши деды – славные победы»,
Москва, ГБОУ «Школа № 1542»

Заслужили вечную память потомков

Учитель – гордое звание
Хочу рассказать о моем учителе физики и математики, классном руководителе в старших классах, Николае Евсеевиче Казюлине. Для нас, подростков, он всегда был примером для подражания.
Казюлин Николай Евсеевич родился 23 декабря 1923 года в селе Подывотье (в настоящее время это Севский район Брянской области). Окончив семь классов Подывотской школы, в 1938 году поступил в Севское педагогическое училище. Стал учителем начальных классов. Выпускной вечер в педучилище проходил в субботу, 21 июня 1941 года. На следующий день узнали страшную весть: началась война.

Письмо первое: Я обещаю Вам быть мужчиной
Здравствуйте, дорогая Любовь Иосифовна!
Примите от меня самый теплый, самый дружеский, несущийся из глубины сердца привет! Удивляйтесь, Любовь Иосифовна, удивляйтесь, ибо на этот раз Вам шлет слова привета не Нина Хахарева, не Мила Виктурина и не другие Ваши постоянные корреспонденты. Любовь Иосифовна! Перед Вами кающийся Володька Цыганков. Он родился и привык быть таким молчаливым и необщительным, что, по последним сведениям, несущимся из города Серова, что на Урале, причислен к разряду «диких и до крайности грубых» людей. О, он, конечно, вполне понимает свою вину (ведь и у дикарей бывает совесть!), и поэтому сейчас Вы видите его именно в такой позе, а не в какой-либо другой: он стоит на коленях, дрожащих от страха, и смотрит на Вас печальным и умоляющим взором. «О, простите мне мою вину», – говорит весь его вид, и сам Володька при этом ужасно грустит. Но вот он слышит слова. Ваш голос! Боже мой, да это Ваш голос, голос маленькой милой женщины в черном халате и в очках, такой знакомый голос простой и близкой Любови Иосифовны. Вы говорите: «Встань, Володя! Сейчас нельзя быть таким плаксивым, нынешнее время требует от людей стойкости и твердости, а ты... Я прощу тебе твою вину, если ты будешь говорить языком настоящего мужчины, будешь хоть немного похож на бойца нашей героической Красной Армии». Я слышу это, вникаю в смысл Ваших слов и начинаю сознавать, что Вы вполне правы. Да, Любовь Иосифовна, Вы правы, мне надо изменить себя. Я обещаю Вам не подкачать, слушайте меня, я буду говорить о себе, о новом Володьке, вдохновленном Вашими словами и воспоминаниями о Вас. Я принимаю свой обычный вид, я делаюсь таким, каким сделал меня труд, работа на заводе, война, лишения и разум. Вы, конечно, не узнаете меня.
Любовь Иосифовна! Прошло много времени с тех пор, как я простился с Вами, много воды утекло с тех пор, многое изменилось за это время. Изменился, слава богу, и я. Признанный комиссией негодным к службе в армии, я остался в тылу. Товарищи мои все разъехались, уехали почти все друг от друга и почти все от меня, из Москвы. Разгорелась война!.. Я поступил на завод. Об учении нечего было и думать. Стал учиться на фрезеровщика. Тяжело мне пришлось, тяжело не потому, что я был не способен к такой работе, а потому, что вся душа моя органически не могла ужиться с заводом. Вы ведь знаете меня, каким я был раньше, в школе. Говорю прямо: я не люблю свою работу, ничего меня не интересует на заводе. Я с трудом сломал себя. Мне пришлось для этого переменить не одну специальность. Достаточно сказать, что я пытался быть заточником, шлифовщиком, упаковщиком, фрезеровщиком, электромонтером, но стал только токарем, т. е. основательно изучил и приучил себя только к токарному ремеслу, да еще немного к фрезерному. Остальные специальности не подошли мне, и опять-таки не потому, что я был не способен освоить их, а все потому, что не нравились они мне, до крайности противны были они всей моей душе, всему складу моей натуры.
На заводе я работал до октября. В октябре мне удалось взять расчет, и я сделал небольшую поездку в Татарскую АССР к эвакуированным сестрам. Работа на заводе, эта поездка, война и связанные с нею лишения подействовали на меня в самую лучшую сторону: они отрезвили меня, заставили встать лицом к жизни, к действительности. Сейчас я с гордостью могу сказать, что от прежней романтичности, от прежней сентиментальности и слезливости во мне не осталось и следа. Я очень этому рад! Вы не увидите больше на моем лице девичью краску, свойственную мне раньше. Вы не увидите больше моих дрожащих рук, как раньше, когда я отвечал Вам урок. Нервозность, угрюмость и хандра убежали от меня. Я обновился, и это не бахвальство, Любовь Иосифовна, это сущая правда. Сейчас я примерно такой: рабочий большого завода, выполняю норму на 200-250 процентов, интересуюсь текущими событиями, участвую в общественной работе. Но окончательно привыкнуть к заводу до сих пор еще не могу. Я чувствую, что завод принес мне реальную пользу: он сделал меня серьезней, живее, общительней. Несколько дней назад я подал заявление в военкомат о добровольном вступлении в Красную Армию. Сейчас я уже прошел медкомиссию и жду повестки. Куда я пойду – в училище или на фронт – для меня все равно. Ну, все, прощайте, Любовь Иосифовна. Пишите...
Ваш В. Цыганков.

Письмо второе: До скорого разгрома гитлеровского зверья
Московская область, 12 июня 1942 года.
Здравствуйте, Любовь Иосифовна!
Две недели назад я отослал Вам небольшую открыточку, в которой очень кратко рассказал о своем положении и местопребывании. Вы, может быть, уже узнали, что я живу и учусь в Московском пулеметном училище, которое наметило в своей программе выпуск средних командиров для Красной Армии. Хорошая учеба и успешное усвоение всего преподаваемого материала сулят мне в будущем звание лейтенанта. Вы, наверное, скажете, что я иду к счастью, но, по-моему, это немного не так. Конечно, очень хорошо быть военным, особенно в такое напряженное время, как наше; конечно, служба в Красной Армии является благородным делом, дающим военному почет и уважение всего народа. Это вполне ясно и понятно мне, и я даже не буду пытаться обсуждать эту неоспоримую истину. Быть военным, находиться в числе защитников Советской Отчизны даже в качестве простого рядового бойца, а не военного руководителя, вполне заманчивая штука, как для меня, так и для всех молодых людей моего возраста. Но одно условие немного смущает меня и заставляет порой глубоко и часто весьма тревожно задумываться над своей дальнейшей судьбой. Послушайте, Любовь Иосифовна, что мне предстоит в будущем: через несколько месяцев я кончаю училище, я старался учиться на «отлично», и потому у меня в петлицах два кубика, обозначающих звание лейтенанта. Я еду на фронт, получаю в свое распоряжение энное количество людей, обучаю их, веду в бой и отдаю все свои силы делу победы над врагом. Это очень хорошо, и вот это – то, что заставляет мое сердце всегда радостно биться, но что же дальше? Дальше – победа, фашизм разгромлен и уничтожен, я остаюсь живым, возвращаюсь к своим родным, друзьям и т. д. Меня почитают и уважают – это все очень и очень хорошо. Дальше. Страна начинает восстановление разрушенного хозяйства, большая часть людей приступает снова к своим любимым занятиям, а я... мне придется служить в армии, служить до 55 лет (средний командный состав обязан служить в армии до этого возраста). Я – Вы, быть может, знаете – никогда не думал быть военным. Итак, несмотря на мою нелюбовь ко всему тому, что связано с войной, я должен буду всю жизнь провести в лагерях и казармах, всю жизнь отдавать команды и приказания. Это, я сознаюсь, меня крайне огорчает, заставляя иногда грустить и хмуриться. Я пишу к Вам, дорогая Любовь Иосифовна, с надеждой, что Вы отзоветесь на мое письмо и, учтя мою просьбу, наставительно-дружески укажете мне на мои ошибки в этом вопросе и дадите очень приятные для меня свои мудрые советы и пожелания.
Прошу Вас, Любовь Иосифовна, сделать это, я буду Вам вечно благодарен. А сейчас с обоюдного согласия поговорим о чем-нибудь веселом. Как хорошо мне сознавать, что я готовлюсь к выполнению возвышенной задачи, как приятно чувствовать, что уже сейчас я приношу Родине пользу, добросовестно усваивая указания и наставления своих командиров. Я уже изучил материальную часть некоторых видов вооружения, начал стрелять из боевой винтовки и показал в стрельбе хорошие результаты. Я ознакомился с военной топографией, тактикой различных родов войск и их функциями в войне, я физически стал сильнее и выносливее, а в дисциплине – строже и исполнительнее. Я радуюсь этому и горжусь своим положением. Эта радость гораздо больше и ощутимее, нежели мрачные, тягостные раздумья о будущем: она успокаивает меня и настраивает на самый веселый лад. Так давайте же, Любовь Иосифовна, забудем про наши временные горести, пожмем в радостном предчувствии скорого счастья руки и громко-громко, так, чтобы было слышно мне и Вам, посмеемся и пожелаем друг другу самого наилучшего в жизни – скорого разгрома гитлеровского зверья, оголтелого немецкого фашизма.
До скорого теплого и дружеского свидания.
Ваш Цыганков.

Письмо третье: Я принимаю военную присягу
1 августа 1942 года.
Дорогой мой учитель и наставник Любовь Иосифовна!
Разрешите выразить Вам огромную радость, доставленную мне Вашими бесценными письмами. Я сознаю свой большой долг перед Вами, но, несмотря на все это, я не в силах оплатить Вам его. Короче говоря, Любовь Иосифовна, я сейчас не имею времени на то, чтобы написать Вам письмо, достойное по своему объему и содержанию Вашего.
Любовь Иосифовна! Вот уже два месяца как я курсант МГГУ. Изменилась моя жизнь, изменился и я сам. Насколько я изменился и что из меня будет в дальнейшем, покажет жизнь. Сейчас что-либо говорить об этом я не хочу. Я заключил недавно в письме с В. Варюшиным пари, в котором ставил условие: выиграет пари тот, кто первым из нас попадет на фронт и откроет счет отправленным по назначению фрицам. На это теперь я обращаю свои силы и способности, остальное, Любовь Иосифовна, Вам из этих слов будет понятно и ясно. Скоро у меня будет праздничный день: я принимаю военную присягу. Все, примите мои сердечный привет и наилучшие пожелания.
В. Цыганков.

Письмо четвертое: Воспоминания о вас вселяют мужество и стойкость
Действующая армия, 5 сентября 1942 года.
Мой горячий привет дорогой Любови Иосифовне!
В самые трудные моменты я всегда вспоминаю Вас, и эти воспоминания вселяют в меня бодрость и необходимую в эти минуты стойкость.
Вот сейчас, Любовь Иосифовна, я сижу под обстрелом вражеской авиации и, несмотря на это, пишу Вам письмо, чувствуя в себе спокойствие и хладнокровие.
Я плюнул на бомбежку, которая мне надоела еще в тылу, и принялся писать письма, пока у меня есть еще свободное время. Любовь Иосифовна! События в моей жизни развертываются очень быстро: проучившись в военном училище около двух месяцев, я попал в действующую армию, сразу же на фронт. Наше училище было расформировано, и всех курсантов простыми красноармейцами направили на защиту Родины или, короче говоря, на неизбежную после мирной учебы боевую практику. Я зачислен в роту связи при стрелковом полку, в той самой дивизии, которая прославилась прошлой зимой как освободительница в г. Тихвине. Буду работать связистом.
Сейчас нахожусь километрах в пяти от передовой линии, готовлюсь к бою. Может быть, сегодня ночью мне придется выполнять боевую задачу. Сам я сейчас вполне спокоен и даже немного беспокоюсь по поводу своего спокойствия: уж очень оно большое, похоже на то, будто я жду чего-то неизбежного и неизменного.
Ну, все. Крепко жму Вашу руку.
В. Цыганков.

Письмо пятое: Был ранен в левую руку
Углич, госпиталь, 14 октября 1942 года.
Здравствуйте, дорогая Любовь Иосифовна!
Я уже давно не писал Вам и сейчас постараюсь объяснить, почему это произошло, а Вы, конечно, закончив читать это письмо, простите мне мое полуторамесячное молчание.
В последний раз я посылал на Ваше имя открытку от 5 сентября. Это был день, когда часть, где находился я, пошла в свой последний переход, завершающий наше далекое и долгое путешествие. Мы шли на передовую линию; мы шли темной ночью туда, где грохотала канонада и раздавался вой вражеских пикировщиков, мы шли в район Синявино. Вы, конечно, слышали о боях в этом районе. Печать недавно сообщила об их результатах. Когда я вернусь домой, я сообщу Вам, Любовь Иосифовна, многочисленные подробности к тому, что Вы знаете об этом, а пока я буду говорить Вам о том, что случилось с одним из свидетелей этих боев – молодым и неопытным бойцом Володькой Цыганковым. Он работал связистом, сидел у телефона, бегал чинить порванные лини, исполняя поручения командиров. Он впервые узнал, что представляет собой немецкая армия и каковы ее приемы войны, ему пришлось с трудом привыкать к крови и убитым. На десятый день своего пребывания на фронте он был ранен автоматчиком в левую руку и вскоре был переведен в г. Углич на лечение. Отсюда он и шлет Вам в заключение своего письма теплый привет и лучшие пожелания.
В. Цыганков.

Письмо шестое: Я снова возвращаюсь на фронт
Углич, госпиталь, 21 ноября 1942 года.
А-а! Любовь Иосифовна! Вот радость-то! Здравствуйте, здравствуйте, Любовь Иосифовна. Вот ведь, счастье-то какое – и не ожидал совсем. Ах, если бы Вы только знали, какое удовольствие, прямо-таки наслаждение доставляет мне хоть самая короткая встреча с Вами. Вот и сейчас мое сердце радостно прыгает, а сам я нахожусь в каком-то упоении.
Знаете, Любовь Иосифовна, я Вам прямо скажу: Вы для меня все равно что мать, бог, солнце... – все, что хотите! Вы не верите? Уверяю Вас, что это именно так. Неужели Вы не видите, как я счастлив при встрече с Вами и как грустит мое лицо, когда я Вас долго не вижу.
Вы спрашиваете меня, что со мной было в последнее время и что происходит сейчас. Вы просите рассказать об этом подробнее, но это, дорогая Любовь Иосифовна, к сожалению, я сделать сейчас не могу: тороплюсь. Дело в том, что я теперь спешу на вокзал, еду в Поволжье, куда меня направили из госпиталя в батальон выздоравливающих. Вам, может быть, по пути? Вот хорошо! Пойдемте, Любовь Иосифовна, и поговорим на прощание, как полагается добрым друзьям.
Да... большая заваруха разыгралась сейчас. И сколько всего забрала она уже в свои лапы! Сколько молодых, цветущих жизней погублено! Прямо беда! И что будет дальше, черт его знает. Одно только видно: выдыхается немец, сил у него больше нет прежних, ослаб дьявол.
А все-таки жуть, страшно становится, как подумаешь, что он наделал, гад, и что еще может сделать. Видел я следы его людоедской работы, насмотрелся достаточно. И сказать Вам, Любовь Иосифовна, смотря на все это, чувствуешь в груди у себя только злобу и ненависть. И себя не жалко в эту минуту. Бывало, простишься с товарищем, а через пять минут слышишь, что убило его. Только зубы стиснешь после этого и еще больше возненавидишь мерзавцев.
Ранило меня... Иду это я часа в три дня чинить порванную линию, ищу порыв, и вдруг как ударит что-то в руку. Только пальцы дрогнули. Выстрела-то я и не заметил. Привык уже к ним. Сел на землю, замотал рану кое-как – и в санчасть. Перевязали мне руку, посочувствовали и направили в тыл, а там лазарет, санпоезд. Поправился я и снова еду обратно туда, где должен быть.
Ну, прощайте, Любовь Иосифовна, будьте здоровы. Желаю Вам всяческих успехов, вспоминайте обо мне. Мне пора, я побегу.
Вас неприятно удивит столь не подходящий для нашего времени стиль моего письма. Моя манера писать целиком зависит от моего настроения: если я весел, я пишу письма, подобные этому; когда же меня одолевает тоска, мои письма мрачны, как ночь в непогоду. Сейчас мне почему-то страшно весело. Я вспомнил старину, шутливые беседы с друзьями, и мне вдруг захотелось так же, как и раньше, пошутить и посмеяться. Я знал, что Вы не откажете мне в этом.
Любовь Иосифовна, я снова возвращаюсь на фронт. Я не знаю, что со мной будет, но я спокоен за себя и за свое прошлое. Только два случая в моей жизни смущают меня. Из-за какого-то пустяка, которого я сейчас даже не помню, я потерял своего лучшего друга Рэмку Октябрьского. Он был моей второй душой, мы понимали друг друга с полуслова. И вот нелепый случай, дурацкая гордость оборвала нашу прежнюю дружбу. Я глубоко раскаиваюсь в этом и никогда не прощу себе такой глупости.
Так же глупо я потерял и другое сокровище, притягивающее меня к себе, как магнит железо. Я имею в виду одну девушку, с которой у меня были странные отношения. Да, Шура была славная девушка, а я был тогда большой, большой дурак.
Простите мне, Любовь Иосифовна, мою откровенность: Вы мой друг, и я Вам вполне доверяю. Прощайте.
Ваш В. Цыганков.
P. S. Отвечать по этому адресу не надо

Письмо седьмое: Охраняем наши рубежи
Здравствуйте, дорогая Л. И.!
Вашу открытку от 30 апреля я благополучно получил, спешу ответить Вам и передать в письме свою признательность и благодарность. Я очень рад, что Вы по-прежнему здоровы и бодры, и что, находясь так далеко от меня, Вы не забываете меня и делаете все возможное, чтобы украсить мою однообразную военную жизнь.
Уже третий месяц я нахожусь на фронте и вместе с другими бойцами охраняю свои рубежи. На нашем участке сейчас спокойно: немцы, чувствуя свою слабость, не пытаются наступать, а наши артиллеристы и минометчики каждый день шлют им щедрые подарки. Три дня назад по немецким блиндажам и землянкам, находящимся напротив нас, дали залп наши гвардейские минометы. Что у них творилось – трудно описать. Я видел перед собой сплошной огонь и пламя и чувствовал радость и удовлетворение.
Вы сообщили мне о многих моих товарищах, но почему я ничего не слышу о Рэме Октябрьском? Неужели Вам не пишут из Москвы о его судьбе? Это меня порой гнетет и беспокоит.
Дорогая Л. И.! Вы мне написали только о некоторых моих друзьях, но я бы очень хотел немного узнать обо всех, кто учился со мной в Вашем классе. Я прошу как-нибудь узнать (через Москву или еще как-нибудь) об остальных и потом написать мне об этом. Я буду ждать от Вас таких известий в течение всего времени, пока буду находиться в армии. Сделайте это, пожалуйста.
Я только что вспомнил, что это письмо уже мой второй ответ на Вашу открытку: первое я послал раньше.
До свидания. В. Цыганков.

Примечание: в этом письме Володя сообщил Л. И. Розиной, что принят кандидатом в члены ВКП(б).

Письмо восьмое: Ждем приказа для наступления на врага
Действующая армия, 10 июня 1943 года.
Здравствуйте, дорогая Любовь Иосифовна!
Шлю Вам свой пламенный фронтовой привет и снабжаю его горючим только до Москвы, где, я надеюсь, Вы и встретите его.
Моя часть сейчас стоит в обороне, немцы не выползают из своих траншей, наверняка зная всю бессмысленность и безуспешность своих попыток наступать. Сейчас стоит ясное солнечное утро. Я сижу у двери блиндажа, и прямо на меня светит солнышко. Все тихо кругом, но тишина эта непрочна. Скоро снова заговорят с обеих сторон орудия и минометы, и снова наступит «фронтовая тишина».
Такие дни, как сегодня, всегда вызывают в моей памяти былое. Я вспоминаю, как раньше, вот в такой же теплый и ласковый день, я выходил на улицу и думал, куда пойти, где лучше развлечься и провести такой хороший денек. Я намечал или стадион, или парк, или прогулку за город с купанием и отдыхом. Собственно говоря, отдыхать мне было не от чего: вся моя прежняя жизнь была сплошным отдыхом. Я никогда раньше не думал о сне: ложась спать, я думал о том, чтобы скорее наступило утро и вместе с ним новые развлечения и радости.
...Скоро наступят решающие бои. Со дня на день можно ожидать начала событий, которые прольют свет на исход всей войны. Весь народ готовится к этому. Красная Армия ждет только приказа для окончательного, наступления на врага. Я обещаю Вам, что мой миномет не подкачает в грядущей борьбе. Для этого я непрестанно учусь метко разить врага, учу своих бойцов минометному делу. Победа придет к нам в борьбе, и, хотя многие не вернутся домой, наша Родина будет снова свободной, счастливой и богатой страной. Вы будете свидетелем этого, Любовь Иосифовна, обязательно будете!
На этом кончаю, прощайте.
С приветом – Ваш В. Цыганков.

Письмо девятое: Люблю свой автомат да пару гранат
Действующая армия, 4 июля 1943 года.
Дорогая Любовь Иосифовна!
Я по-прежнему нахожусь на фронте, чувствую себя хорошо и ни в чем не нуждаюсь. Сейчас после пятидневной пасмурной и дождливой погоды впервые выглянуло приветливое солнышко. Оно такое же, каким было и раньше, в мирное время. Только земля изранена вокруг да люди чувствуют себя несвободно. Я часто и очень много думаю о прошлом, вспоминаю своих товарищей, с которыми проводил вечера. Они все сейчас на фронте. Мы начинаем связываться друг с другом: я уже послал им письма.
Меня спрашивают бойцы, кому я пишу так часто письма, уж не любимой ли своей и люблю ли я сейчас кого-нибудь. После таких вопросов я, немного подумав, отвечаю: «Нет, что вы! Пишу я не девушке, а матери да своим старым друзьям. А люблю я сейчас больше всего на свете свой автомат да пару гранат. И любовь эта самая верная, до гроба». Мои ранние увлечения были поверхностны, и порой из-за своей крайней застенчивости я попадал в смешное положение. Теперь мне понятно, что все это было слишком романтично и ложно, и потому вот уже тринадцать месяцев я не написал письма ни одной девушке. До свидания, Любовь Иосифовна, крепко жму Вашу руку! Еще раз шлю свой привет.
Ваш Цыганков.

Письмо десятое: Мне исполнилось 20 лет. Мой дух крепок и силен
Действующая армия, 30 июля 1943 года.
Привет дорогой Любови Иосифовне!
Я сейчас нахожусь в полном порядке, мое здоровье не просит помощи и лечения, а мой дух крепок и силен. Я временно отдыхаю в полутора десятках километров от фронта. Живу в лесу, среди зелени, прохлады и цветов. Наслаждаюсь прелестями лета, занимаюсь, дежурю, читаю, пишу и т. д. Дни проходят быстро, не успеешь как следует осмотреться после сна, как снова отбой и ночь.
Пожалуй, все сейчас обстоит хорошо, за исключением очень недостаточной корреспонденции моих друзей и знакомых. Я мало получаю писем, а из Серова мне нет уже вестей больше месяца. Почему это так – неизвестно.
Дорогая Л. И.! Пишите мне побольше: Вы, кажется, собирались уже давно написать мне большущее письмо, a eгo до сих пор нет. Я жду-жду и никак не могу дождаться. Позавчера мне исполнилось 20 лет. Я уже прожил два дня 21-го года своей жизни. Удастся ли мне прожить этот год, сказать, конечно, очень трудно, да и не стоит над этим задумываться, а надо жить, пока живется. До скорого свидания, Л. И., шлю Вам еще раз привет и пожелания хорошей, спокойной жизни.
В. Цыганков.

Примечание: Вскоре Володя погиб…

Елена Гераскина,
Москва, учитель истории ГБОУ «Школа № 1164»,
директор музейного объединения
«…Будто я жду чего-то неизбежного…»

Семья до войны жила в деревне Масловка Смоленской области. У них было довольно большое хозяйство, своя маслобойня. Много работали и жили по тем временам довольно благополучно. Еще до войны кто-то из братьев и сестер уехал в Ленинград, кто-то в Москву. А родители и еще одна из сестер – Ида и ее дети – Муся, Гера и Лазарь, остались в Масловке. К началу войны красавец Гера уже подрос, ушел на фронт, стал кавалером ордена Красного Знамени. И когда немцы пришли в деревню, было понятно, что судьба всех из семьи Певзнеров предрешена. Важно сказать, что Мусю спрятали соседи-нееврееи. Но когда она увидела в окно, что немцы ведут ее маму Иду и других близких, она вырвалась и побежала к ним, как ее не удерживали. Маленького Лазаря взяли за ножки и головой били о дерево. Убили всех.
Гера вернулся в Масловку. Соседи, собственно, все это ему и рассказали. Пройдя всю войну, не получив ни одного серьезного ранения, Гера от горя начал пить и умер совсем молодым.
Вот такая история нашей семьи. Она – как история всей страны.
Был еще двоюродный брат – Борис Левин, летчик, Герой Советского Союза.
А еще у одной из сестер Певзнер – Анны, в ночь с 21-го на 22 июня 1941 года родился сын – мой папа. Ему, даст Бог, в этом году исполнится 79 лет.
После войны, когда мальчик уже подрос, однажды он увидел, что бабушка зажгла на Шаббат 13 свечей. Мальчик спросил: «Бабушка, а почему 13?» Она ответила: «Столько душ забрала у меня война».

Ольга Фарбирович,
Москва

Бессмертен подвиг народа

Семья военнослужащего
Когда началась Великая Отечественная война, мне было всего три года. Но несмотря на это, некоторые события того времени сильно врезались мне в память.
Я родилась и выросла в семье военнослужащего. Мой отец из большой семьи. После окончания строительного техникума он уехал в Саратов, где окончил танковое училище. В это же время мой отец познакомился с мамой, она училась в медицинском училище. Они полюбили друг друга. В браке родились две дочери – я и моя старшая сестра Светлана.
Воинская часть, где служил отец, часто меняла место дислокации. Светлана родилась в Минске, а я – в Полоцке.

Папа ушел на фронт
Перед войной папа служил в Химках, оттуда ушел на фронт. Мама устроилась работать в госпиталь, а мы с сестрой оставались дома одни. Было очень страшно, особенно ночью, когда немецкие самолеты рвались к Москве. От их шума мы не могли уснуть и прятались под кровать.
Во всех домах окна были завешаны одеялами, электричество работало с перебоем. Дома у нас было холодно. Готовили еду на примусе. Книги читали при керосиновой лампе.
Мама очень любила шить, везде с собой возила швейную машинку. В свободное время от дежурства она шила рукавицы для автоматчиков. К нам приходил солдат, приносил раскроенные рукавицы и забирал готовые. Когда заканчивались катушки, то нам с сестрой самим приходилось наматывать нитки на катушки. Мы были рады, что хоть чем-то могли помочь фронту.

Первое ранение отца
Письма от отца приходили редко. Через год отец получил тяжелое ранение и оказался в госпитале, где работала мама. Когда ему стало лучше, мы с сестрой его навестили и очень радовались встрече с отцом.
После выписки отец несколько дней находился дома и затем снова ушел на фронт.
Раз в неделю мы с мамой ходили мыться в баню, и однажды нас там обокрали, из шкафчика украли всю нашу одежду. Мама попросила у банщицы телогрейку и побежала домой за одеждой.
Всю зиму мы с сестрой просидели дома, так как нам не в чем было гулять.
Весной пришло извещение с фронта, что отец снова тяжело ранен и направляется в госпиталь по месту жительства.
В госпитале врач рассказал маме, что у отца отбиты легкие во время попадания вражеского снаряда в танк, и он чудом остался жив.

Дети читали стихи и пародировали Гитлера
В то время мы с сестрой и детьми сотрудников госпиталя принимали участие в самодеятельности и выступали с концертами для раненых. Дети читали стихи, пели песни и частушки. Большим успехом у раненых пользовались частушки про Гитлера.
Один мальчишка, ровесник моей сестры искусно пародировал Гитлера: ему рисовали усики и делали челку набок; картавя, он исполнял частушки. Медицинские работники и раненые солдаты смеялись от души.

Подарки от Деда Мороза
После того как отец выздоровел, ему дали отпуск, и он долечивался дома. Мама была постоянно на работе, и нам с сестрой приходилось ухаживать за отцом. Мы были очень счастливы, что можем помочь ему. Каждый вечер папа рассказывал нам сказки и интересные истории, которые не имели конца. Он вообще по жизни всегда был большой выдумщик и фантазер, любил делать сюрпризы. На Новый год он переодевался в Деда Мороза и дарил всем подарки. Мы с сестрой долго потом верили в существование Деда Мороза.
Отец часто ездил в командировки и оттуда всегда нам привозил подарки. Его не надо было ни о чем просить, он сам угадывал кому что нужно.
После окончания отпуска отец снова уехал на фронт.

В день Победы мы были счастливы
Спустя время мы узнали, что война закончилась, для нас это было совсем неожиданно. Люди выходили на улицу, и на лицах у них была радость и счастье, они подбрасывали головные уборы вверх и кричали: «Ура! Победа!»
Отец ушел на войну лейтенантом, вернулся подполковником, на его груди были медали и ордена за мужество и отвагу, проявленные в борьбе с фашизмом.
К сожалению, отец прожил короткую жизнь. Не дожив до пятидесяти лет, он умер от полученных на войне ран.
Каждый год в память отца я принимаю участие в шествии «Бессмертный полк» с его портретом. Эту традицию я передала своим детям и внукам.

Эльвира Владимировна,
Москва

Мобилизация
С декабря 1940 года по июнь 1941 год дедушка работал на чугунолитейном заводе в городе Чаплыгин в качестве литейщика. 23 июня 1941 года был мобилизован Чаплыгинским районным военкоматом. 23 июля 1941 года его зачислили курсантом в Рязанское пехотное училище имени Ворошилова.
В связи с критической ситуацией под Москвой Главным комитетом обороны было принято решение о создании 40 курсантских бригад. 10 ноября 1941 года Василий Жабин был направлен в 17-ю Особую курсантскую стрелковою бригаду 16-й армии Западного фронта в должности командира пулеметного взвода, который оборонял Москву на Истринско-Волоколамском направлении.

Отличился в боях под Москвой
За отличие в Битве под Москвой дедушка получил две личные благодарности от Верховного главнокомандующего И. В. Сталина. Был ранен. После ранения дедушку направили в 208-й запасной стрелковый полк Западного фронта. Оттуда он был направлен в состав 1106-го стрелкового полка 331-й стрелковой дивизии 20-й армии командиром пулеметной роты.

Ранен под Кенигсбергом
8 марта 1943 года дедушка был ранен. Он лечился в госпитале города Воскресенск Московской области. После выздоровления 10 июня 1943 года Василий Жабин был направлен на 3-й Белорусский фронт в должности командира пулеметной роты 40-го гвардейского стрелкового полка 11-й гвардейской стрелковой дивизии 11-й гвардейской армии, где находился по апрель 1945 года. Участвовал в боях на Курской дуге, в операции «Багратион» и взятии города-крепости Кенигсберг. У 7-го форта города Кенигсберг в апреле 1945 года был тяжело ранен, это было его второе тяжелое ранение из пяти, полученных на фронтах Великой Отечественной войны.

Награды героя
Вернулся Василий Дмитриевич домой в село Жабино Чаплыгинского района в августе 1945 года. Гвардии старший лейтенант Василий Дмитриевич Жабин награжден орденами Красной Звезды, Красного Знамени, Отечественной войны I степени, Отечественной войны II степени, медалями «За победу над Германией в Великую Отечественную Войну», «За взятие Кенигсберга».

Лилия Бобровская,
Москва

Военное детство
Моей бабушке Нине Ивановне Прозоровой-Арутюновой посвящаю

21 июня 1941 года в Москве был яркий солнечный день. Все было чудесно. Деревья красовались в зеленой листве, работали фонтаны, а дворы утопали в цветах. На лавочках сидели бабушки и молодые мамы с маленькими детьми. В одном из таких дворов играла девятилетняя Ниночка Прозорова. У нее на руках была большая кукла Муся. Нина ее получила в подарок за выступление на концерте в Колонном зале. Вскоре подошли Нинины подруги и стали обсуждать, кто куда поедет этим летом. Все вместе радовались наступившим каникулам!

Нину позвала ее мама. И она, попрощавшись с девочками, пошла домой. Весь вечер в семье Прозоровых обсуждали предстоящий летний отдых и папину командировку – он был подполковником. Много смеялись, шутили.
Наступило утро, Нина проснулась, побежала к родителям. Однако она сразу почувствовала: произошло что-то очень плохое. Таких мрачных лиц у своих родных она до сих пор не видела. Папа сказал, что началась война.
Ниночка заплакала. Потом прижалась к маме и долго молчала, а у мамы текли слезы. Хотелось зарыться в подушках: а вдруг это только страшный сон?
Нина наскоро оделась и вышла во двор. Там теперь все изменилось. Цветы не казались такими красивыми и лица прохожих были очень серьезные. К ней подошли подруги, и они все вместе стали обсуждать, как помочь взрослым. Решили организовать пионерский отряд во дворе. Так и сделали. И когда начали бомбить Москву и их улицу, эти маленькие девочки залезали на крышу дома и сбрасывали зажигательные бомбы. Спасали свой дом, свой город. Две Нинины подруги-пионерки погибли. После этой трагедии Нине было очень страшно, но она не отказалась от решения пионерского отряда. И каждый раз, когда бомбили Москву, она поднималась на крышу, чтобы сбрасывать зажигательные бомбы.
Много всего произошло за время Великой Отечественной войны. Пионерский отряд двора помогал пожилым людям, выступал с концертами в госпиталях.
Все это мне рассказывала моя бабушка Нина. Когда она вспоминала свое военное детство, глаза ее всегда были полны слез. Не стало моей любимой бабушки, но я всегда буду помнить ее и ее воспоминания.
А ведь дом, который уберегла моя бабушка, до сих пор стоит на том же самом месте – на улице Трехгорный Вал.
Спасибо тебе, бабушка, за дом, за наш город.

Полина Лукина,
ученица 8 «С» класса
ГБОУ «Школа» № 1288,
Москва

Этот День Победы

День Победы. Каждая семья в нашей стране отмечает этот день с особой гордостью, с особой благодарностью. Потому что в каждой семье есть о ком вспомнить, есть кого помянуть. Долго не решалась говорить об этом, о том, как война прошлась по нашей семье, – как-то неловко было, что ли...

Ушел на войну
В нашей семье отцы моих родителей ушли на Великую Отечественную войну и не вернулись с нее.
Отец мамы, мой дед, Куликов Павел Степанович, ушел на войну, когда маме было два года. Она не помнит его, помнит лишь отцовские сильные руки, помнит, как отец подбрасывал ее вверх. Дед ушел, а бабушка осталась со старухой-свекровью и с четырьмя детьми, младший сын ее, мой дядя, родился в августе 1941-го.

Бабушка никогда ничего не рассказывала о том времени, когда они были в оккупации, как жили в землянке, как дети весной собирали крапиву и мерзлую картошку, чтобы взрослые могли напечь каких-то лепешек. Тетя это рассказывала. Мама была маленькой, она плохо помнит то время, но она говорила, что им всегда хотелось есть. Бабушка рассказывала, как она в марте 1943-го с четырьмя детьми стояла по пояс в снегу в чистом поле после того, как немцы, отступая, подожгли всю деревню. «Деревня горит, скот горит, закрытый в хлевах, скудные пожитки наши горят, мы успели выбежать в поле, наскоро одевшись. А я стою, молюсь: «Слава тебе, Господи! Живы!» – вспоминала бабушка.

Не вернулся из боя
Дед так и не вернулся с войны, бабушка получила извещение, что он пропал без вести в декабре 1943-го, возвращаясь в свою часть из госпиталя после ранения. Так и осталась моя бабушка вдовой солдата, вырастившей и поднявшей четверых детей, на всю жизнь осталась она верна своему мужу, пропавшему без вести в декабре 1943-го...
Второй дед, Михайлов Михаил Михайлович, отец моего папы, с первых дней был призван на войну. Дед был высококлассным трактористом в совхозе и попал на службу в тыл, в военное училище в Ульяновске, где всю войну прослужил инструктором по вождению танка. Он несколько раз писал рапорты с просьбой об отправке на фронт, но его не отправляли. Так и отслужил мой дед всю войну, не услышав ни единого боевого выстрела в тыловом городе.
Ему зимой 1945 года удалось попасть на побывку домой, в родную деревню, увидеть жену, пятилетнего сына. Потом дед вернулся в свою часть, писал письма, строил планы на дальнейшую мирную жизнь, потому что все уже шло к Победе, к немецкой капитуляции...

Праздник со слезами на глазах
Но 9 мая 1945 года – День Великой Победы – стал практически последним днем жизни моего деда. Офицеры военного училища, отмечая Победу, устроили праздничную пальбу из боевого оружия, и вот под такую шальную пулю и попал мой дед. Он был госпитализирован, отправлен в какую-то дальнюю больницу, где и умер от полученной раны через несколько дней. Бабушка моя вначале получила письмо от деда: «Жди, Поля! Скоро свидимся! Недолго уже осталось!», а потом похоронку – «Ваш муж трагически погиб в мае 1945 года». Бабушка решила поехать в Ульяновск, чтобы хотя бы поклониться тому месту, где похоронен ее муж, но в то время колхозники не имели паспортов, и без документов бабушку вернули домой с одной из железнодорожных станций по дороге в Ульяновск.
Историю ранения деда рассказал уже после войны один его однополчанин, который вернулся домой и жил в соседнем районе, он и передал бабушке личные вещи деда. А у моего папы всю жизнь оставалась одна мечта – поклониться могиле отца...

Память жива
В восьмидесятые я гостила в Ульяновске у родственников и, конечно же, обращалась в танковое военное училище с просьбой помочь мне разобраться в этой истории и помочь отыскать могилу деда. Но мне так и не помогли, сказав, что такого быть просто не могло, что подобный случай мог грозить трибуналом для офицеров и командования училища. Адреса же тех, кто служил в училище в годы войны, мне, семнадцатилетней девчонке, дать категорически отказались…

Мой брат, историк и поисковик, нашел по солдатским медальонам немало родственников солдат, погибших в наших местах. Он ежегодно работает в архивах, чтобы стереть белые пятна в истории военных событий именно на нашей земле, в нашей местности. Брат написал не одну книгу, не один очерк, которые основаны на документах Великой Отечественной, на военных сводках, донесениях штабов, письмах и рапортах – настоящих архивных материалах. Но и ему пока не довелось найти следов той истории, связанной с нашим дедом Михаилом Михайловичем.

Так и осталось перед нами с братом невысказанное обещание нашему отцу – найти могилу деда, смертельно раненного 9 мая 1945 года.

Марина Геннадьевна Михайлова,
учитель русского языка и литературы
ГБОУ «Школа № 1164»,
Москва

Я помню, как немцы вошли в Воронеж и заняли позиции на правом берегу реки. А наши солдаты закрепились на левом берегу. Шли ожесточенные бои. Река была залита кровью. Меня война застала в самом расцвете моей жизни. Мы оказались на прифронтовой полосе.
Отец мой – Михаил Григорьевич Авцинов 1880 года рождения, врач. Уроженец Липецкой области, родом из села Демшиновка Добринского района. Во время Первой мировой войны он работал в военном госпитале в городе Воронеже. Во Вторую мировую войну также служил при военном госпитале.
Мать моя была 1884 года рождения. Неграмотная. Проводила на фронт троих сыновей. Старший из моих братьев – Григорий Михайлович Авцинов 1909 года рождения – ушел на фронт в 1941 году и не вернулся. Второй мой брат – Леонид Михайлович Авцинов 1920 года рождения. В 1942 году он как врач был отправлен на задание в тыл врага – в белорусские леса, в деревню Дричено к партизанам. Третий мой брат, Александр Михайлович Авцинов 1924 года рождения, также ушел на фронт в 1942 году и пропал без вести. Все погибли, защищая нашу Родину. Вечная им слава! Будь проклята война – она отняла у меня всех моих любимых братьев!

Евдокия Михайловна Авцинова,
Москва